В горном ауле чеченец рассказывал мне в красках про встреченных за жизнь русалку и гнома.
Наверное, у каждой среды свои чудеса: у крестьян, у военных, у интеллигенции, у монахов, у бандитов. Так же, как бывают чудеса для детей, для женщин. В каждую эпоху свой ракурс на чудесное. Но главное неизменно - чудеса поэтичны. Чудеса, как стихи. Чудо всегда должно прозвучать рифмой или хотя бы созвучием. Иногда - буквально.
А с вами бывало? Вы лично видели?
Недавно в итальянском городе Бари в притворе храма Святителя Николая, между дверями, сбоку, я увидел за витриной нечто простое и потрясающее. «Рука апостола Фомы». Запечатанная в прозрачную колбу кость. Рука, в мировой культуре символизирующая неверие и жажду физического подтверждения чуда. Кость была сама по себе чудом. Сохранившаяся. Фаланги отсутствовали. За витриной желтела голая кость, не было ни единого «перста» из знаменитой фразы, так сладко звучащей по-славянски: «Аще не вижу на руку Его язвы гвоздинныя, и вложу перста моего в язвы гвоздинныя, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры». Однако кость была. Если верить Писанию, эта кость, только в мясе, в жилах, в мышцах и с кистью, щупала плоть воскресшего Христа. Эта кость, если верить Писанию, в Судный час обрастет плотью воскресшего Фомы и присоединится к его остальному телу, встающему из саркофага другого итальянского города, Ортона.
Большинство хочет думать, что чего-то там где-то есть, но при этом не собирается ради этого призрачного хоть как-то меняться. Перемены обывателю дискомфортны, он тревожится, если призрачное становится плотнее, ярче и ближе. Об этом психологично сказано в том же Евангелии: «Хотят чуда. Но если увидят - не уверуют». И здесь обыватель прав.
Ежегодно в конкретном месте и в конкретное время при стечении публики в каменном иерусалимском храме сходит волшебное пламя. Вы понимаете, я про благодатный огонь. Верите - нет? Каждый раз об этом сообщает в новостях российское телевидение. Ведущая бодра, весела, новость скороговоркой отскакивает от праздничного оскала. «Чудо свершилось и на этот раз, - тараторит очередная приятная ведущая. - К другим новостям…». По хорошему, эти ведущие, и эти слова должны ранить мозг гораздо яростнее и рвать сердце во сто крат злее, чем всякий официоз и агитпроп.
Бывали ли в моей жизни чудеса?
Я слышал о чужих чудесах. О чудесах в жизни отца и матери, бабушек и дедушек.
Бабушка, беременная моей матерью, стояла у окна ярким морозным днем, и вдруг сделалось темно - убили на фронте ее мужа, моего деда Бориса. Отец маленькийиграл на полу и закричал: «Папку убили!», был больно бит, но повторял: «Я же не виноват: папку убили», - в тот самый день убили на фронте его отца, моего деда Ивана.
Но бывали ли со мной чудеса? Не бывали. Детские ночные кошмары по мотивам страшных сказок не в счет.
И все же есть ощущение банального приевшегося чуда. Есть предчувствия, которые не обманывают. На расстоянии знаешь, кто как к тебе относится. Не глядя, догадываешься, кто звонит. Не глядя, угадываешь сколько времени. Чувствуешь, что жизнь дана тебе вся, куском. Или во сне, или же при повторении сцен и фраз ты прозреваешь, что ждет за поворотом. Ждет, но словно бы давно пройдено. В ногах - приятная тяжесть оконченной дороги, в костях - отрадная легкость безвременья. Еще предстоит выполнить сложную путаную задачу, есть важная, не проясненная полностью миссия, и каждый год жизни укрепляет в этом ощущении, но, чтобы ты не предпринимал, маршрут проложен заранее.
В так называемой жизни, которую справедливо называют чудом, случаются малые чудеса, ласковым соусом подходящие к подобной концепции. Они случаются, и уверяешься интуитивно: жизнь одновременно написана и пишется. Загадка встреч. Думаешь о человеке - и начинаешь постоянно его встречать. Или перед тем, как встретить знакомого, встречаешь человека на него похожего. Или попадаешь в такое измерение времени, что подряд встречаешь на улице одного за другим разных знакомых, которые высыпаются на тебя точно из прохудившегося мешка. Или говоришь слово - и молниеносно его видишь в книге или слышишь по радио. И каждый раз постигаешь: нет, не случайность, таинственный знак кто-то невидимый начертил маслом тебе на лбу. И глаза твои в ответ приветно щурятся от маслица. И надеешься на бессмертие, притом беззвучно хихикая.
Мне кажется, Большой Замысел внутренне очень ироничен. А в рифмах и созвучиях всегда присутствует ирония.
Я вспомнил чудо! Из неправедной жизни. Во сне я часто возвращаюсь на Фрунзенскую набережную, где жил до 17 лет. Последние два года я всерьез встречался с тремя барышнями. Три последовательных романа, завершившихся. Недавно я узнал, что все три теперь живут на одном ничтожно узком пространстве - по соседству с моим бывшим домом. Одна сделала ремонт и въехала. В доме рядом сняла квартиру другая, где через несколько подъездов поселилась третья. Невероятно, а? Вот будет комедия, если мы все столкнемся на Фрунзенской в кофейне!
Подлинное чудо скользит, недоказуемое, способное прикинуться совпадением. Нечто, лишенное тяжелой однозначности физических и химических формул. Но когда это нечто дает свободное пространство для толкования и раздумий - тогда это нечто воздействует на человека тоньше и сильнее, чем пафосная новость о сошествии огня строго по расписанию. И ты чувствуешь всего себя желтой пористой нетленной костью, которая, кто знает, кому принадлежала, но сквозь пелену неверия, как антенна, ловит горние позывные.
Мы начали игрой слов - приметами простонародья. Поэтому завершить хочется высоколобой историей, но тоже с игрой слов. Из советской книги брежневской поры о трансляции мыслей на расстоянии. Московский физик рассказывает: однажды вечером ему с необычной четкостью представился ленинградский друг и коллега, который с нажимом произносил: «Леня, тлена нет!» «Что?» - не понял москвич. - «Леня, тлена нет! Леня, тлена нет!»
В это время в Ленинграде друг его умер от инфаркта.
Сергей Шаргунов