и: Можно допустить, что теперь ты будешь вообще обходиться без барабанщика, используя, скажем, драм-машину?

Гребенщиков: Безусловно, нет. Мы это уже как-то пробовали делать, и мне такое неинтересно. Чем дальше, тем больше мне интересна ритмическая свобода.

и: Наверняка кто-нибудь уже спрашивал тебя, кто же послужил прообразом для вашей новейшей песни "Тайный узбек"...

Гребенщиков: Каждая песня - зеркало. И каждый человек слышит песню по-своему. Независимо от того, что имел в виду я. Десять тысяч человек, услышавших песню "Тайный узбек", представят десять тысяч разных тайных узбеков.

и: Но для тебя он всегда один и тот же?

Гребенщиков: Кого интересует моя точка зрения? Я никогда не буду ее детализировать и рассказывать.

и: Я бы назвал это не точкой зрения, а авторской позицией?

Гребенщиков: У меня, как у автора, нет позиции. Я передаю то, что должно быть передано. Думаю, с моей стороны было бы наглостью - иметь позицию. И меня поражает наглость музыкантов, которым позволяют играть музыку, а они еще и разговаривают! Да кто ты такой, чтобы у тебя была позиция? Мне кажется, что некоторые музыканты спекулируют своей известностью, которую обрели исключительно благодаря собственным песням. Мол, если вы знаете мои песни, то теперь послушайте, что я вам скажу как гражданин. А я, дорогой, не хочу слушать, что ты мне скажешь. Твоя музыка меня интересует, а твое мнение - нет. Потому что ты не добился ничего, за что я стал бы тебя слушать. Если бы ты был общепризнанным мудрецом, гением, мастером художественного слова, гениальным аналитиком с неимоверным политическим чутьем, я бы тебя послушал, а так...

и: А "общепризнанный мудрец" - это кто?

Гребенщиков: Человек, мудрость которого вошла в народную поговорку и к которому идут, как к царю Соломону, за решением своих насущных проблем.

и: Кроме царя Соломона еще кого-то назовешь?

Гребенщиков: Нет. Мне это имя пришло в голову. Ну, вот Юру Шевчука многие люди, пользователи интернета во всяком случае, считают "голосом русской совести". Хорошо, о'кей. Я рад, что к нему так относятся.

и: Так ему-то, простому музыканту, можно говорить с народом или, согласно твоему рассуждению, кто он такой?

Гребенщиков: Говорить может кто угодно... Но я лучше прислушаюсь к окружающему миру, а мнение отдельных людей меня не так интересует. Вообще, это сложная тема. Я вот недавно общался с Владимиром Владимировичем Познером в его передаче. И мне пришлось там отвечать на огромное количество вопросов. И я задумался: почему люди считают, что я должен иметь ответы на эти вопросы? Зачем мне их задают?

и: Вероятно, ты недаром прожил 57 лет, и кому-то важно твое слово или то, как ты ищешь ответы на поставленные вопросы.

Гребенщиков: Положа руку на сердце, скажу, что мое дело - сочинять и исполнять песни. А отвечать на вопросы незнакомых мне людей - значит, как-то уж очень загордиться. На большую часть вопросов, заданных мне в программе "Познер", я не должен был отвечать. Пусть это делают профессиональные ораторы. После этой передачи я посмотрел сам на себя и страшно себе не понравился. В отличие от Владимира Владимировича, который точно формулирует свои вопросы, я вязну в собственных ответах и очень нечленоразделен. Тут я и подумал: "Господи! Зачем подвергаться этому унижению?"

и: По ходу познеровской программы чувствовалось, как растет твоя раздраженность...

Гребенщиков: Это была раздраженность самим собой.

и: Мне показалось, что впервые за долгое время ты в рамках вполне гуманитарной беседы почувствовал себя уязвимым.

Гребенщиков: Нет, я не почувствовал себя уязвимым. Просто, когда мне задают вопрос и я пытаюсь в меру своих скромных сил на него ответить, то ожидаю, что собеседник заинтересован в моем ответе. Но если он, не дослушав мою фразу, спешит задать следующий вопрос, не связанный с предыдущим, я понимаю, что задача интервьюера - озвучить энное количество заготовленных вопросов, а не услышать мои ответы. Я же в разговоре обычно исхожу из того, что два человека пытаются друг друга понять. Когда такого не происходит, беседа становится не очень интересной. При этом я ни в коей мере не ставлю под сомнение профессионализм Познера. Просто я понял, что в эту игру мне играть неинтересно.

и: Когда эфир закончился, вы с Познером еще о чем-то говорили?

Гребенщиков: Нет. Мы попрощались, и я ушел. У него свои дела, у меня - свои. Но он открыл мне глаза на мои недостатки.

и: Ты присутствовал на недавней встрече рок-музыкантов с президентом Медведевым. Если проанализировать высказывания твоих коллег, то получится, что они шли на это рандеву либо просто посмотреть на главу государства вблизи, либо с конкретной просьбой к нему. Ты из какой категории?

Гребенщиков: Если бы мне нужно было задать президенту вопрос, я сделал бы это в другом месте, в другое время. Я просто счел вежливым пообщаться с главой страны, если получил такое приглашение. Кстати, по поводу встречи с президентом. В Москве меня почему-то каждый о ней спрашивает. Хотя я также встречался с Ричардом Томпсоном (известный английский фолк-роковый музыкант, экс-участник группы Fairport Convention. - "Известия"), с Дживаном Гаспаряном... Что же с вами, дети мои, произошло? Почему вас не интересуют мои встречи с выдающимися деятелями искусства, религии?

и: Возможно, дело в том, что ни Томпсон, ни Гаспарян так не вторгались и не вторгаются в нашу жизнь, как действующая власть...

Гребенщиков: Мы сейчас живем в эпоху чудовищной, непривычной для русского народа свободы. Если перевести стрелки на четверть века назад, все эти критики из интернета заткнутся в течение секунды. И со стороны этих людей цинично не оценивать свободу, которую им дали.

и: Скажи, доводилось ли тебе прежде или в последние годы сталкиваться с тем, что называется вероломством?

Гребенщиков: Помню, меня после тбилисского фестиваля 1980 года исключали в институте из комсомола, по тем временам это было серьезным наказанием. Я шел на заседание и на улице встречал своих институтских коллег, которые прятали лица. Они предпочли не присутствовать на том собрании, чтобы не голосовать против меня. Можно, наверное, было остановить кого-то из них и спросить: "Что же ты делаешь? Ведь, если вы все придете на собрание и проголосуете за меня, возможно, меня и не выгонят!" Но это было бы с моей стороны хамством, вероломством. Если люди предпочли не ввязываться в заведомо проигрышную борьбу, это их выбор, их право. Они меня не спасут, но могут испортить жизнь себе.

и: Твоя собственная сегодняшняя жизненная позиция чем-то напоминает их позицию в тот момент?

Ггребенщиков: Не вижу связи. То, что я могу делать, я делаю, чего не могу - не делаю. Вообще, я живу в России, которая не очень сильно изменилась за последнюю тысячу лет. Поэтому зачем ломаться и говорить: какой сейчас ужас... Сейчас замечательный период. Он лучше, чем сталинский период, чем период первых русских революций. За последние сто лет у нас сейчас, наверное, самый свободный отрезок истории. И судя потому, что я читаю в "коррумпированных" газетах, есть люди, которые пытаются что-то сделать лучше. Скажем, при Черненко никто не пытался ничего сделать лучше. Хотя, безусловно, жилось тогда спокойнее. Но за свободу нужно отвечать. Впрочем, большая часть нашего народа, процентов восемьдесят, по-моему, и не интересуется понятием "свобода". Она им не нужна. Мы живем в удивительной стране, где существуют разные подходы к тому, как ею управлять. Они все несовершенны. Но плюсов у этой страны больше, чем минусов, в отличие, скажем, от многих стран Африки.

и: Еще один принципиальный момент: как для тебя связаны Церковь и государство?

Гребенщиков: Церковь и государство существуют в разных вселенных и не могут быть связаны друг с другом. В России с этим вопросом, правда, никогда не было хорошо. С того момента, как Нил Сорский настаивал на том, что монастыри должны заниматься молитвами и не иметь земли, а люди, которым это было невыгодно, спешно обратились к Иосифу Волоцкому, который внедрил совсем иную доктрину. Это был конец. С тех пор православие оказалось связанным с государством, что, с моей точки зрения, прямо противоречит Евангелию.

и: Недавно ты вернул в программу "Аквариума" знаковый хит "Поезд в огне". Почему?

Гребенщиков: Меня попросил об этом Ричард Томпсон, когда я играл на фестивале. И я отнесся к этому с сомнением. Песня хорошая, но в последние 20 лет я считал, что петь ее - неправильно. Это была бы спекуляция на славе 1987 года. Однако в Лондоне данная песня ни за что не отвечает. Я исполнил ее там этим летом и получил удовольствие. Она опять стала для меня что-то значить.

Михаил Марголис

Известия