Сцена из оперы «Воццек». Сан-Франциско. 1981
Борис Филановский. А у меня в начале 90-х. Но, кстати, мы его проходили с одним и тем же преподавателем — Людмилой Григорьевной Ковнацкой.
Л. Д. Давайте сначала про вас. Петербургская — только что переименованная — консерватория, начало 90-х. Как это было?
Б. Ф. Я был тогда бесчувственный пень. И меня эта опера совершенно не вперла. Никакого шрама она на мне тогда не оставила. Шрам появился только в зрелом возрасте.
Л. Д. Именно от «Воццека» или вообще от нововенской школы?
Б. Ф. Именно от «Воццека».
Л. Д. А нововенская школа в начале 90-х лично для вас много значила? Для вашего поколения?
Б. Ф. Не скажу за поколение…
Л. Д. …потому что никаких поколений не существует.
Б. Ф. Не существует, да. А для меня она была очень важна. Это была дверь куда-то еще. Тогда я, наверное, и «Воццека» воспринимал как произведение в рамках нововенской школы. Что, безусловно, неправильно. Нет никаких школ — как нет поколений.
Л. Д. Но все-таки «Воццек» в каком-то смысле является оправданием нововенской школы. Или нет?
Б. Ф. Наверное. В том же смысле, в каком сказано «не разрушу город сей ради десяти праведников».
Л. Д. То есть к «Воццеку» вы пришли постепенно. Для вас он имеет значение.
Б. Ф. И чем дальше, тем большее значение.
Л. Д. Как нечто отдельное? Часть традиции? Что-то авангардное?
Б. Ф. Я очень часто пытаюсь его слушать — настолько часто, насколько можно вообще слушать вещь, которая требует такого огромного слушательского труда. В финале я почти всегда реву. Но я почти никогда не дохожу до финала. Безумно тяжело.
Л. Д. А почему тяжело? Страшно?
Б. Ф. Страшно.
Л. Д. То есть вы слушаете это как простодушный человек. Не как композитор. Без практических целей.
Б. Ф. Ну, у меня есть клавир в электронном виде, пиратский. Как у всех. Партитуру видел, конечно. Помню, что в начале 90-х я мог слушать с композиторскими, практическими резонами. Но чем дальше, тем меньше они имеют место, эти резоны.
Л. Д. Вам, значит, не важно, что когда-то «Воццек» был знаменем авангарда, вы его слушаете так же, как всякую великую музыку.
Б. Ф. Да, это вневременная вещь. Другое дело, почему он так потрясает. Это уже связано с ХХ веком. Теперь вы расскажите про знакомство.
Л. Д. Я его услышал впервые году эдак в 1975-м. Сегодня странно думать, что это была обязательная программа для композиторов и музыковедов.
Б. Ф. Все равно что в девятом классе «Войну и мир» проходить.
Л. Д. Правильно. Более того, «Воццек» же не был обиходной вещью в СССР.
Б. Ф. Это был какой-то образовательный реликт. Включенность в мировой контекст, проблематику. Ведь его в самом деле обязательно надо проходить, надо знать, хотя если исходить из тогдашней советской ситуации — да и нынешней российской, — то проходить и знать не надо.
Л. Д. Не надо знать Джойса, Пруста…
Б. Ф. …потому что, мол, в России свой контекст. И удивительно, как этот мировой контекст остался в консерваторской программе по истории зарубежной музыки.