Алекс Сипягин: «Где-то внутри русские музыканты думают, что они почему-то хуже западных».

Перед презентацией проекта the New Path Band во Дворце Белосельских-Белозерских в рамках сезона Rainy Days Jazz Event именитый русско-американский трубач Alex Sipiagin рассказал журналисту интернет-издания «Джаз в большом городе» Polina Koryagina о родном Ярославле, карьере в Нью-Йорке и мышлении нового поколения джазовых музыкантов. 

– В 2018 году Санкт-Петербург станет столицей празднования международного дня джаза (International Jazz Day). Как Вы думаете,  способно ли это событие повлиять на развитие музыкальной культуры в городе и на имидж страны в целом?

– Вот уже 25 лет я живу в Нью-Йорке, но два-три раза в году бываю в России и вижу прогресс. Разумеется, это событие станет толчком в развитии джаза в России – музыканты со всего мира наконец-то узнают уровень наших музыкантов. Я думаю, это будет новая отправная точка. Музыка, в том числе джазовая музыка, развивается в России и не зависит от политической ситуации. За последние 20 лет прогресс есть, и надо сказать большое спасибо нашим музыкантам и тем, кто их поддерживает. Наконец-то наших профессионалов начали узнавать в Европе, Америке, Азии, стали приглашать на концерты и фестивали, то есть музыкальный авторитет страны в культурной сфере  растет.

– Можно ли сказать однозначно, что джазовая музыка развивается в России или же наоборот, переживает кризис? 

– Музыка развивается очень быстро. Студентов стало гораздо больше, чем, например, в конце 1980-х, когда учился я. У молодых музыкантов есть доступ в интернет, они всё знают. Единственная проблема – нет такого места в стране, где они могут в полной мере реализоваться. После окончания учебных заведений многие просто зависают в воздухе и не знают, что делать дальше: уезжать в другую страну, где есть возможность поиграть, показать себя и развиваться дальше, либо же ожидать каких-то шансов в России, которых не так уж и много. В этом плане, я рад помогать Игорю Бутману, который много лет успешно работает над развитием музыкальной жизни в России. Сейчас мы вместе работаем над Ярославским джазовым фестивалем. 

– В одном из интервью вы сказали, что любовь к джазу началась с записи Ли Моргана «The Sidewinder». Где вы впервые услышали эту запись?

– В каждом городе, в частности в Ярославле, откуда я родом, была какая-то джазовая организация. Сейчас, конечно, всё открыто, а раньше это было скорее подпольное сообщество. Соответственно были и люди, которые хранили записи. Тромбонист Владимир Сизов являлся негласным руководителем ярославского джаза и преподавал в детском оркестре, в котором я играл. У него было много кассет, в частности та запись Ли Моргана, которую я однажды услышал. С того момента моя жизнь поменялась. Я начал подражать, и как раз этот процесс вытолкнул меня на новый уровень. До сих пор «The Sidewinder» является моей любимой записью. Когда я в чём-то заблуждаюсь, я всегда возвращаюсь к ней – и всё встаёт на свои места, появляется логика.  

– После обучения в Академии музыки им. Гнесиных у Александра Осейчука и Игоря Бриля случилась ваша первая поездка в Штаты и участие в конкурсе им. Телониуса Монка.

– Это потрясающее везение. Наверное, конкурс – самое значительное событие в моей жизни, которое придало мне уверенности. Я посмотрел на музыкантов, сравнил свой уровень с уровнем американских трубачей и почему-то поверил, что буду с ними сотрудничать. Всё сложилось каким-то чудом, мне в срочном порядке выдали визу. На конкурсе я занял четвертое место – можно сказать, поделил третье, а в награду получил трубу из рук легендарного трубача Кларка Терри. Тогда я понял, что смогу бороться за имя джаза. Вскоре я снова оказался в Америке. Ансамбль «Мелодия», в котором я тогда работал, пригласили на открытие русского ресторана в Нью-Йорке, что опять больше похоже на удивительное совпадение. Вместо обещанных двух недель мы зависли там на шесть месяцев. За эти полгода мне удалось вплотную познакомиться с настоящей джазовой жизнью Нью-Йорка, походить по клубам. Те музыканты, с которыми я познакомился на конкурсе,были в составах различных оркестров, то есть я уже кого-то знал. Кроме того, после конкурса мне предложили небольшой пробный контракт, и мы вместе с моим другом Борисом Козловым решили попробовать пожить там и поиграть. Причем неважно где: метро, джем-сейшны, концерты. Постепенно нас стали приглашать. 

– Решение остаться в Америке было взвешенным шагом или возникло спонтанно?

– Это было абсолютно необдуманно – никакой цели оставаться в Штатах не было. Мы, молодые и амбициозные, просто решили представить себя в роли джазменов. Присутствовал и азарт. К тому же в России наступили 1990-е – возвращаться уже не было смысла. К тому времени меня пригласили в оркестр Гила Эванса. Мне дали выступать каждый понедельник в одном из клубов Нью-Йорка – я просто не имел права расстаться с этой возможностью, ведь это мечта любого музыканта. В этом оркестре я проработал 7-8 лет и до сих пор с ними сотрудничаю. Тогда же появились и профессиональные связи. Вскоре я начал работать в оркестре Мингуса, вошёл в состав оркестра Джорджа Гранца. Начиная с 1995 года я уже серьёзно работал как джазмен. 

– Был ли момент, когда по каким-то причинам хотелось вернуться обратно?

– Да, иногда хотелось всё бросить и вернуться, но мы, русские музыканты, оказавшиеся в Америке, помогали друг другу. Постепенно мы обрастали друзьями-американцами, которые советовали что слушать, куда ходить. Просто не было времени скучать по родине и хандрить. К тому же в Москве ничего не держало в тот момент. Мысль, что всегда можно сесть на самолёт и улететь, помогала. В 1995-96 году впервые после отъезда в Штаты я вернулся в Россию с оркестром Джорджа Гранца. Тогда я понял, что можно спокойно приезжать, но моё основное место – Нью-Йорк.  

– Существует мнение, что русских музыкантов, приезжающих в Нью-Йорк, отличает скованность, другими словами, закомлексованность. На ваш взгляд, с чем это связано? 

– На самом деле, все являются полноценными музыкантами, просто это скорее ментальный блок. Во-первых, музыканты знают, что в Нью-Йорке джаз на очень высоком уровне. Разумеется, поначалу это шокирует, потом привыкаешь. Во-вторых, мы учились в 1990-е, а тогда никто не обращал внимание на ритмическую культуру джаза, а это, пожалуй, основное. В наше время акцент был на технику, на сильный высокий звук. Приехав в Америку, я понял, что мои восьмые ноты не совпадают с восьмыми нотами американцев, потому что у нас разные ритмические культуры. Если не совпадает ритмическая культура, тебя попросту не возьмут в тот или иной состав, потому что джаз – это свинг, всё должно работать, как часы. Можно даже играть не те ноты, но если ты совпадаешь с ритм-секцией – ты зачислен, если нет – приходи в другой раз. Еще в период обучения мы всё время удивлялись, почему у американцев всё так хорошо звучит: кто бы ни играл, какое бы соло ни звучало – всё было идеально. Мы начинали играть то же самое, но у нас не получалось. Всё дело в том, что мы не придавали значение ритмической культуре. Кроме того, русские люди вообще очень мнительные. Когда ты хвалишь русского музыканта, он обычно отвечает: «Да нет, это ужас, кошмар». В России почему-то принято, если хорошо, то это значит плохо. Где-то внутри русские изначально думают, что они хуже.

– А что необходимо джазовому музыканту, чтобы не потеряться в условиях высокой конкуренции?

– Во-первых, нужно выстроить свою музыкальную концепцию и как можно быстрее найти свой стиль. Как только это произошло, нужно работать над своим звуком и оригинальностью. Второй пункт: необходимо постоянно записывать репетиции, делать маленькие видео на концертах. Очень многие музыканты приезжают и ходят по джемам без всякой концепции, просто хорошо проводят время. Как правило, это не работает. Нужно конкретно о себе заявить, чтобы за твоим творчеством следили. В какой-то момент придет приглашение в тот или иной состав. 

– Вместе в записями приходит и чувство разочарования – желание что-то исправить. Этот этап в жизни музыканта неизбежен?

– Всегда так происходит. Особенно на начальном этапе, когда записываешь свою первую пластинку. Ты отдаёшься полностью, не спишь ночами, репетируешь. И в конце ты все равно не удовлетворён, ведь ожидания гораздо выше. Это абсолютно нормальные ощущения, потому что  ожидания помогают при работе над следующей пластинкой. После записи своей первой пластинки мне казалось, что все играют так здорово, а я плетусь где-то в конце. На самом деле сейчас яее переслушиваю, и всё кажется очень логичным. Пластинка отражает именно то время. Следующий альбом – шаг, поиск нового. И только после множества записей приходит осознание, что если что-то не получилось, значит получится в следующий раз. Например, великому басисту Дейву Холланду, с которым мне посчастливилось работать, не нравится, когда всё гладко и хорошо – наоборот, он рад, если что-то не получается. Это в своем роде вопрос, ответ на который ты можешь дать в следующей записи. Такая концепция мне близка.

– Как Вы пришли к осознанию своего звука, стиля?

– Моя концепция проста: ты должен заниматься тем, что любишь. Услышал однажды соло Ли Моргана в «The Sidewinder», полюбил его, потом нашел аналогичное соло у Фредди Хаббарда, далее такую же секвенцию у Майкла Бреккера, послушал новую пластинку Пэта Метини – и вот этот набор того, что ты по-настоящему любишь, трансформируется в твое собственное и уникальное. Нужно хорошо прислушиваться, анализировать, но это не значит заучивать наизусть.  И по степенно по крупицам ты найдешь свой звук.

–  В 2014 году вышел ваш альбом «NewPath» на российском лейбле «АртБит». Как возникала концепция альбома? 

– На протяжении 10 лет я преподавал в Голландии. К тому моменту я уже записал несколько альбомов, и студенты просили разбирать мои композиции. Каждый раз когда я приезжал в Консерваторию, одна из моих студенток Хиске Оостервийк преподносила мне очередной сюрприз в виде выученной композиции. Хиске посылала мейлы, репетировала с местными музыкантами, и к моему визиту в Голландию студенческий состав всё уже знал, это было просто потрясающе. Вскоре я подумал, почему бы не записать ломаные композиции с вокалом – он немного их смягчит. И к некоторым композициям Хиске написала слова. Именно благодаря ей появилась мысль создать пластинку «New Path». Это второстепенный проект, в первую очередь я занимаюсь инструментальным джазом. Я решил, что «NewPath» будет моим российским проектом. У нас уже были гастроли, и разумеется есть много планов на будущее. 

– В рамках проекта «NewPath» вокал приравнен к другим инструментам, что скорее исключение, ведь его роль в джазовой музыке часто остаётся недооценённой.

– Поначалу кажется, что вокал не требует глубокого изучения гармонии, фразировки, всех этих паттернов. На самом деле, это заблуждение. К сожалению, вокалисты начинают воспринимать джаз как что-то легкое и в какой-то момент упираются в стенку, находятся в тупике до тех пор, пока не возвращаются назад, начиная изучать азы бибопа. В Нью-Йорке, кстати, сейчас появляется всё больше вокалистов, которые сознательно занимаются джазом. К таким музыкантам можно отнести, например, Алину Енгибарян. Это новое поколение, новая концепция вокала.  


Millennium Jazz Orchestra & Alex Sipiagin - Mood 2


– Есть ли на данный момент планы, о которых можно рассказать?

– Весной вышел очередной альбом «Moments Captured» на голландском лейбле Criss Cross. Предстоит много туров по Европе и Азии на сезон 2017-18. Также мне доверили Ярославский джазовый фестиваль, в котором я буду выступать в роли арт-директора – набирать составы, привозить конкретных музыкантов. Надеюсь, нам удастся организовать это событие и с концептуальной точки зрения.


www.alexsipiagin.com
www.newpathquintet.com

Автор
Polina Koryagina
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе