Сила царя и правда митрополита

Сразу же оговорюсь: мне безразлично, как сильно исказил, если вообще исказил, историческую правду Павел Лунгин. Скажу больше: мне даже не очень важно, что хотел (если хотел) сказать режиссёр этим фильмом, ибо известно, что самые слабые и некомпетентные критики – это авторы критикуемых произведений. Мало что он может сказать: сказал же он, что просто хотел в своём «Острове» вывести образ юродивого. Если только он не лукавил, полагаю, что он не ведал, что творил.


Точно таким ли был Иван Грозный, убил он своего сына или тот умер от горячки, травил он людей медведями или «всего лишь» сажал их на кол, мог ли он сжечь церковь вместе с неугодными ему монахами, стоило ли священнику Ивану Охлобыстину играть роль шута, даже был ли царь беззубым, как Мамонов, – пусть об этом спорят историки.
Думаю, что каждому зрителю хороший фильм говорит что-то своё, предлагая ему подумать о чём-то, о чём этот зритель, скорее всего, уже до того задумывался.
Для меня фильм «Царь» – это фильм, который, как бичом, хлещет зрителя, заставляя его думать о вечной проблеме веры, достоинства и власти. «Нет власти, аще не от Бога»: значит, надо без рассуждений покорствовать любой власти, какой бы дикой она ни выглядела, как бы ни протестовала твоя душа против того, что эта власть с тобой делает? Но ведь сказано и иное: «Не в силе Бог, а в правде».
Вот эти два лозунга и олицетворяют в фильме два героя, блистательно сыгранные бывшим панком Петром Мамоновым и интеллигентным Олегом Янковским. Посмотревшим «Остров» трудно отделить образ яростно юродствующего царя-убийцы от столь же неистового раскаявшегося грешника, которому за искреннее раскаяние была дарована святость: и внешне неотличимы, и темперамент тот же. Ну, а Янковский – он Янковский в любой ипостаси, и роль митрополита пристала к нему, как маска к лицу великого мима Марселя Марсо.
Но сначала всё же о царе. Иван убеждён в собственной правоте, в праве казнить и миловать, в дарованной ему Богом власти вести за собой народ. И в последних кадрах, где глашатай напрасно взывает к народу, который куда-то таинственным образом исчез – исчез совсем, оставив пустыми дворы и хозяйство – Иван вдруг видит, что остался совсем один, что народ, ко благу которого он якобы столь стремился, покинул его. Безропотный, покорный, готовый на коленях молить свирепого царя властвовать, молча взирающий на чинимые надругательства над себе подобными – этот народ не просто по-пушкински «безмолвствует», он делает единственное, что может: исчезает, молча растворяется в воздухе, оставляя тирана в растерянности: как же так? Ведь я для них старался! Великий актёр пришёл на премьеру и обнаружил, что ни один зритель не захотел прийти на встречу...
Здесь вспоминается Солженицын, у которого Сталин хотел ткнуть народ в счастье, как слепого котёнка в молоко: пользуйся, дурачок! И здесь неважно, так ли на самом деле думали оба эти злых гения. В конце концов, и у Толстого его Наполеон и Кутузов были всего лишь проводниками идей писателя. И пушкинский Пугачёв в «Капитанской дочке» и «Истории пугачёвского бунта» – это два разных человека, даже противоположных по характеру и оценке. Важно, что Иван и Сталин в своей уверенности в собственной правоте искореняли то, что считали крамолой, и в этой своей убеждённости давно перешагнули черту, где борьба за народное благо переходит в параноидальное желание убивать и мучить всех, кто попадается на глаза.
Показательно, что в английской трактовке имя Иван Грозный переводится как Ivan the Terrible, то есть Иван Ужасный: согласитесь, совсем не тот ракурс, в котором его видит русская культура, англичанам ближе смысл слова terror, «ужас» и «террор».
Впрочем, в фильме Иван вовсе не выглядит параноиком, обуянным манией преследования. Сам Мамонов назвал его человеком честным, умным и талантливым. Снова повторим: речь здесь не о подлинном Иване Васильевиче, прозванном народом Грозным. Лунгинский Иван прекрасно понимает, что делает, он уверен, что только жестокостью можно сохранить расползающееся государство, со всех сторон разрываемое врагами. Сталин боролся с дезертирами, посылая в тыл своим войскам заградотряды, стреляющие по отступающим, Иван создал опричнину, этакую элитную армию, наводящую ужас на собственное население. Силой принуждения они вели за собой, чтобы потом обнаружилось, что путь этот был в никуда. Как выразился в одном интервью тот же Мамонов, Иван взял на себя ношу, но куда он её понёс?
Но сила фильма именно в том, что Лунгин вовсе не однозначно осуждает Ивана. Народу нужен вождь, который ведёт его железной рукой. По крайней мере, такой вождь нужен рус­скому народу, просящему барина: «Ты уж посеки нас, а мы тебе послужим!» Так что у Ивана тоже есть своя правда.
Но этой его правде противостоит правда митрополита Филиппа. Янковский ярко изображает его постепенную эволюцию: вот недавний игумен дальнего монастыря, много лет как отошедший от столичной жизни, с ужасом, почти не веря глазам своим, смотрит на окружающие его злодейства царя, на трупы повешенных, посаженных на кол, затравленных дикими зверями и пытается как-то это всё осмыслить. Вероятно, какое-то время правда царя его не то что убеждает, но хотя бы временно примиряет. Но вот он уже не в силах терпеть то, что противоречит его совести, у него уже другие глаза. Его собственная жизнь ему уже не дорога. На глазах у толпы он входит на арену к разъярённому медведю, чтобы забрать тело убитой девочки. Это уже открытый вызов внимательно смотрящему на эту сцену царю. Затем он идёт на смертельный риск, предупреждая воевод, что их ждёт лютая казнь за сдачу Полоцка. Фактически это борьба против царского гнева. На этот раз казнь его самого минует, ещё есть шанс сохранить жизнь и титул, но он идёт дальше, бесстрашно всенародно обвиняя царя в злодействе, прекрасно понимая, что теперь уж это ему так просто не пройдёт. И кротко принимает кару, лишение сана митрополита, заточение в тюремный подвал «до скончания века». Впрочем, «век» этот скоро кончается с появлением в подвале Малюты Скуратова. Правда митрополита, духовная правда физически терпит поражение в жестоком мире насилия и презрения к личности.
Крайне интересна ещё одна линия: дружба-вражда Ивана и Филиппа. Казалось бы, ну зачем Ивану этот правдолюбец, что, не мог он найти на роль митрополита человека, который покорно санкционировал бы любое злодеяние? Но нет, чувствует, чувствует душегуб, что есть в его правде какой-то изъян, и хочет, чтобы именно честный человек встал на его сторону. И велика его ярость, когда он видит крах своих желаний.
К фильму можно предъявить много претензий. Все актёры, кроме двух ведущих, играют неубедительно. Домогаров (Басманов) просто произносит текст, Рамиля Искандер (царица) тоже не смогла войти в роль, неумело имитируя презрение к толпе и жестокость. Однообразен Малюта. Массовки примитивно лубочны. Возможно, это закономерно и помогает ярче высветить игру двух главных персонажей. Хотя зачем их высвечивать, с их-то незабываемым бытиём на экране.
В некоторые сцены верится плохо: ну не мог православный царь, по-своему искренне верующий, сжечь монахов вместе с церковью, в которой они укрылись: поджог церкви в средние века – неслыханное святотатство даже для такого изувера и садиста.
И всё же фильм – несомненная удача нашего кинематографа. Не каждый день мы можем видеть не грубые имитации голливудских развлекаловок с их пресловутыми спецэффектами, а яркую проповедь борения духовности с властью. И если на наших глазах жестокая правда жизни одолевает духовность, мы всё равно видим гордую силу этой последней. Да, у власти – своя логика, но зритель – на стороне правды митрополита.
Один из критиков фильма сказал, что в фильме показан не митрополит Филипп, а диссидент типа Андрея Дмитриевича Сахарова. Что ж, это ещё одно убедительное доказательство успешности фильма: если не проводить аналогию с современностью, тогда зачем весь сыр-бор?
И разве не современно звучат слова Иосифа Волоцкого: «Царь, не следующий закону Божьему, не царь есть, а дьявол»?
Это совсем-совсем не про нас?
Северный край
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе