По поводу же того, что было на телеэкране.
Оказалось, что и у этой войны – женское лицо. Более чем странно, даже
если поверить в то, что все мужчины-телеведущие разом оказались в отпусках и в
недосягаемом отдалении от рабочих мест, слушать всю эту военную жуть и ужас от
женщин. Тем не менее и Первый канал – что днём, что вечером, – и «Россия», и НТВ
оказались каналами женскими. Однако это так, мелочь, ибо и различия тут были
минимальны, и выбора не было практически никакого. Разве что один канал часа на
три позже другого сообщил о «только что» поступившей информации о прибытии
премьера Путина в Северную Осетию; что ж, когда новости всего-навсего идут по
сетке, тогда и сообщили. И ни один из крупных каналов не позаботился о новостях
бегущей строкой – то ли опасались ответственности, то ли не имели (во что совсем
трудно поверить, но вдруг они такие бедненькие) технических ресурсов. Такая
строка как бежала, так и продолжала бежать только по РБК, давая деловым людям,
если верить в их заинтересованность материалами этого канала, оперативную и
разнообразную информацию.
Информация, в первую очередь визуальная, была хоть и однообразной, но
обильной. Комментарии – минимальные, видно, из тех же соображений, что
отсутствие бегущей строки, ввиду осторожности.
Ну как, скажем, было не прокомментировать многократно воспроизведённую
реплику грузинского представителя в ООН о «маленькой стране», которую он
представляет? По традиции этой великой страны он должен был бы сказать о ней «…
но гордая»; ан – не сказал, да и какая тут гордость, если самоутверждение в
политике происходит под прикрытием страны более крупной, хотя и безопасно для
себя расположенной вовсе на другом континенте, и за счёт применения военной силы
против растерянных соплеменников на их, городской, незащищённой территории. Нет,
не прокомментировали. Как не прокомментировали телеобращение президента этой
самой «маленькой» страны: какая уж тут гордость, если произносилось оно не на
родном языке, а на английском, хоть формально адресовалось жителям
«маленькой». Но телевидение, дружно, словно (а может, на самом деле)
сговорившись, давало «картинки» и прямую речь военных, политиков, беженцев.
И никак не отметило своеобразное дежавю: всё тот же Путин, экспромтом,
что называется, проездом из Китая оказывается на Кавказе, и его простодушная
короткая ветровка сразу напоминает лётную курточку, в которой он когда-то, на
заре карьеры в большой политике, под Новый год прилетел на истребителе в другую
«горячую» кавказскую точку.
Между прочим, любопытный, когда настанет мир, пример для сопоставления:
два политика, две манеры общения с людьми, две системы мировидения и
самоопределения. «Чужой», говорящий на чуждом языке, находящийся в столице,
вдали (хоть и «маленькая» страна) от сражения; и «свой», прилетающий, трогающий
ребёнка на руках у матери, но тщательно выбирающий слова и выражения, помнящий о
политической и юридической – как сам упоминает – сторонах дела.
Телевизионщики вот эту самую юридическую сторону примерно
проигнорировали. И я что-то не заметила, чтобы кто-то исправил ошибку или принёс
за неё извинения. Президент Медведев, обосновывая действия российских военных в
качестве представителей миротворческого контингента, будучи хорошо образованным
юристом, произнёс слова о «понуждении Грузии к миру». Недослышав или не придав
значения приставке, журналисты, которые считают обучение русскому языку
практически ненужным в их профессии, быстренько и ненарочно переиначили. И
передали информацию о «принуждении». Хорошо, что был первоисточник; хорошо, что
не были внимательны, а потому придирчивы оппоненты. Но телевизионное
слово-воробей уже полетело в публику, начавшую повторять призыв к
«принуждению».
Цена слова произнесённого, написанного, продуманного и прочувствованного,
а оттого получившего ценность, равную цене жизни, – это естественный мотив,
сопровождавший прощание с Солженицыным. Вот уж поистине ситуация,
протранслированная (если речь шла об актуальных кадрах прощания) и
смоделированная (если делались попытки воспроизвести интервью, другие
документальные съёмки, инсценировки художественных текстов) телевидением в
масштабе, по определению меньшем, чем повод. Причём дело не в кончине человека
на пороге 90-летия, что же тут удивительного? Впрочем, удивительно, что он до
этого возраста дожил: из своего, военного поколения, рождённый в 1918 году; из
числа заключённых, побывавших в лагерях; из числа раковых больных,
опровергнувших приговор, – поверьте, я их ещё в Ташкенте застала, это были
выдающиеся врачи – лучших для своего времени онкологов.
Цена жизни, трудов, сочинений человека, очередной раз напомнившего, что в
России такая персона – «больше, чем поэт», что отношением к нему измеряется
отношение ко времени, к долгу, определяется гражданская позиция, – это и было
объектом телевизионных показов. И из посёлка, где после возвращения на Родину
жила семья; и из академического зала, а затем из храма, где с писателем
прощались, исходило ощущение спокойного достоинства, продуманной
организованности. Привычный экстаз бывших узников оттенялся – опять же не
прокомментированным, но хорошо заметным – минимальным присутствием коллег по
художественному «цеху». Удивительно, наверное, иссякло писательское сообщество в
нашей стране: кто, получив премии, навсегда поселился в других краях, кто стар и
болен, кто вовсе не считает себя должным, хотя именно ему-то они, свободные,
постмодернистски раскованные, словотворчеством обуреваемые – своей этой
свободой во многом и обязаны. Но нет, главные эстеты нашей культуры, жеманная
поэтесса Ахмадулина с мужем-сценографом Мессерером да читающий с эстрады
Бродского и Пастернака актёр Юрский – вот они были у гроба; да президент,
прилетевший из волжского путешествия; да премьер-министр с розами. И всё это –
под оружейный салют, о котором нам на всякий случай сообщили: воинские почести
положены капитану времён Великой Отечественной (а вернули ли ему звание? Когда?
При каких обстоятельствах? Что-то об этом я ни в одном комментарии не
слышала).
Ну, а Олимпиада – что ж, её открытие было не просто красивым,
изобретательно и эффектно поставленным. Спору нет, неизмеримо удачнее, чем было
в прошлый раз, в Афинах. Но главное: это сделала страна, где живо чувство
собственного достоинства. Где, при всей её миллиардности, сегодня принято
уважать одного человека; особенно, если следовать исторической традиции. И если
они гордятся своим искусством каллиграфии, то выпускают на огромную арену всего
трёх человек, начинающих чертить узоры своими телами. Потом – да, заполнят арену
сотнями тел, фантастически синхронными и разнообразными в своих перестановках;
но в начале – всего три, странных, медленных, одиноких и по-своему
величественных в этом одиночестве. Великая культура Китая не поскупилась на
демонстрацию своих марионеток, не побоялась, что отдельные люди или куклы не
будут видны с расстояния, не постеснялась самой себя.
Они, китайцы, похоже, приняли решение не только на государственном, но и
на личностном уровне – как им обустроить свою жизнь. Принял решение и
обустроил в последние десятилетия по своему усмотрению и ушедший сейчас
писатель, который загодя даже с Церковью договорился о месте своего погребения.
В обоих случаях «обустройство» стало следствием уверенности в себе, в своих
правах, в своих возможностях.
А ужасы кавказского противостояния, с которым телевидение по-прежнему не
знает что делать, оказываются следствием «необустроенности» наших соседей –
только не геополитической, а психологической и нравственной, попыток
самоутверждения за счёт чужих жизней, неготовности говорить на своём языке, жить
в своём доме по своим правилам. И чувствовать себя великой страной, каковой она
и является и каковой её чувствовали их предки, независимо от размера занимаемой
территории и объёмов вооружения.