— Игорь Александрович, чем «Чужая» задела профессиональное сообщество? Критики были благожелательны к «бандитскому кино», а вот дистрибьюторы стали вас шантажировать.

— Для нас, конечно, была неожиданной реакция кинотеатров. По их заявлениям можно подумать, что это самое кровавое и жестокое кино в истории. А то они не прокатывали раньше без всяких акций протеста хорроры, где отрезают уши и выдергивают внутренности. В нашем-то фильме ничего этого нет. Но сегодня с прокатной ситуацией уже все понятно. Теперь можно говорить о телеканалах, которые тоже, скорее всего, не будут показывать наш фильм.

— Даже Первый?

— Константин Эрнст в данном случае выступает как продюсер фильма. Как известно, у каждого канала есть своя программная политика, стратегия и т. п. Не всякий продукт в эту концепцию вписывается. Поэтому в самом начале производства было известно, что Первый канал не будет участвовать ни в продвижении, ни в показе «Чужой». Это не кокетство, не страх неблагоприятного общественного мнения. Наверное, дистрибьюторы ждали, что сейчас всю страну зальют рекламой по Первому, а им самим можно покуражиться.

— Для вас это был коммерческий или экспериментальный проект?

— Никого из нас голая коммерция не интересовала. Нам показалось любопытным взглянуть на «лихие 90-е» несколько иначе, чем делали наши коллеги. Фильм получился о том, как переломное время выхватывает людей из потока их обычной жизни и перемалывает. Понятно, в 90-е был разгул криминалитета и т. д. Но многие нормальные люди в поисках жизненного пути, сами того не желая, оказывались в этой среде: кто-то по слабости характера, кто-то по недомыслию, кто-то в поисках приключений. И оказалось, что, сделав этот выбор, люди подписывали себе смертный приговор.

— Это же тот бульон, в котором зарождалось и наше новое кино.

— Мы этого в фильм не закладывали. Но если так, то метафора гораздо шире. Все, кто прошел через эти годы уже взрослым, почти всегда становились не теми, кем были или планировали быть. Примеров миллионы — и из грязи в князи, и наоборот. Это было время превращений.

— Вы из немногих наших продюсеров, кто получил профильное образование еще в СССР. Вы представляли, что когда-нибудь станете «мейджором»?

— Нет, конечно. Слова такого не было. Я учился в обычной окраинной московской школе. Рядом с разнообразной перовской шпаной. Но учился хорошо. В те времена, как известно, жизненный путь выбирался один раз и навсегда. Это непросто в 17 лет. Я купил справочник «Куда пойти учиться», набрел в нем на ВГИК, о существовании которого и не подозревал. Сначала меня привлек киноведческий: интересно, люди смотрят фильмы и пишут про них, класс. Но подшивка журналов «Искусство кино» развеяла мои надежды — я так писать не умел. Выбрал экономический, где все было ясно — оттуда выходят директора фильмов, которые в титрах указаны.

— За какое время можно было выпускнику дорасти до директора фильма?

— Надо было пойти на киностудию администратором или замдиректора фильма с третьей категорией. Тогда была система — единая квалификационная или тарификационная, не помню. Я посчитал, чтобы стать директором высшей категории, надо проработать лет пятнадцать. Для выпускника школы это оглушительная цифра — еще одна жизнь. Но, окончив ВГИК, я отбарабанил полтора года в армии и, придя на студию Горького, через три года стал директором картины. Правда, не высшей категории.

— «ТТЛ» — студия, которую вы создали с Валерием Тодоровским и Сергеем Ливневым, — стала одной из первых ласточек частного кинобизнеса. Легко было завести свое дело?

— Завести — легко. В конце 80-х вступил в силу закон о кооперации. Наша студия проработала несколько лет, пока не рухнула вся расшатанная экономическая система, а рубль не покатился вниз с таким грохотом, что мама не горюй. Смешно, но мы взяли первый кредит в банке под честное слово. Пришли с Валерой: дайте денег. Нам говорят: берите, только потом отдайте. И все. Но времена были такие, что надо было отдать. Мы успели — сняв первые два фильма, ввинтились в последний уходящий вагон, когда еще можно было что-то продать. Нас еще спасла инфляция, рубль покатился вниз. В долларах оказалась бы, конечно, неподъемная сумма. Для меня это был грандиозный опыт.

— Еще бы! Но когда считали, кого выводить в русские «мейджоры», принимали во внимание другие параметры. И все равно ваша нынешняя компания «ПРОФИТ» попала в их число. Кстати, вы уже получили обещанные 250 миллионов рублей?

— Деньги получили пока на первый проект. Надеемся, что скоро получим и на другие. Фильмы уже в производстве.

— То есть вы их запустили на свои средства, не боясь наступить на грабли?

— А что делать? Не терпится работать. Эти грабли — вечные, можно из них частокол сделать. Всегда веришь в то, что все получится. К тому же сезон уходит, в России большая часть съемок летом проходит. Да и артисты — у них расписан график, плюс-минус один день, и у тебя может разрушиться весь проект. А у нас еще вдобавок первая картина экспедиционная. Группа уже в Таиланде.

— Что это по жанру?

— Фильм называется «Номер 13». Романтическая, приключенческая комедия. Там довольно много актеров занято, свести их вместе проблема. Поэтому мы в ожидании денег фонда, естественно, включаем временно свободные оборотные средства компании. В кредит уже нельзя договориться. Приходится платить вперед.

— А прописан механизм возврата средств в фонд? Вот вам все сейчас завидуют — вы избранные. Но, возможно, все вы, ребята, вляпались.

— Вляпались не вляпались, но ситуация, в которой, скажем, я оказался, резко стала отличаться от всей предыдущей жизни. Раньше я был ответствен, по сути, только перед самим собой. Теперь у меня помимо прочих обязательств возникла ответственность перед теми, кто денег не получил. Да и вообще — никто еще не знает, как будут подводиться итоги этой реформы. Принцип, по которому студии-лидеры должны возвращать часть дохода в фонд, окончательно не определен. Судя по всему, это должно выглядеть так: компании, получившие гранты, будут отчислять в фонд 5 процентов валовой выручки от всех видов реализации фильмов в пропорциях, соответствующих размеру господдержки в общем бюджете картины.

— Туманно звучит. Это выразится в смешной сумме или не смешной?

— Сумма большой не будет. Но 100 процентов денег вернуть нереально. Это обсуждать даже не наивно, а просто глупо. Те, кто по недомыслию об этом говорит, не понимают, как устроена экономика кино сегодня.

— И как, если в двух словах?

— В двух не выйдет. Скажем, мы платим налог с убытка, а не с прибыли. Это дурдом, а не экономика кино. Почему это происходит? Государство много лет откупалось от кинематографа, вместо того чтобы наладить нормальную жизнь. Мы надеемся, что сейчас все-таки действительно очень пристальное внимание к кино со стороны правительства. Поэтому все как-то задвигалось. Огромная проблема — то, что у нас половина населения страны не имеет физической возможности пойти в кинотеатр. Речь идет не о деревнях, а о городах с населением условно в сто тысяч — практически ни в одном нет кинотеатров. С пиратством государство тоже как-то не торопится навести порядок. А если бы навело — даже те несколько миллионов человек, которые будут регулярно ходить в кино и приносить в кассу деньги, окупят кинопроизводство. Не нужна будет господдержка.

— Что от вас, избранных, требуется и в чем сложности?

— Разговор идет не менее чем о трех фильмах в год. Но в нашей индустрии нет такого количества талантов (сценаристов, режиссеров), которые бы обеспечили запуск 40—50 фильмов. Откуда эта цифра? Программа вроде двухлетняя. Значит, мне и всем остальным нужно минимум шесть режиссеров — их умножаем на восемь. Надо где-то найти достойные идеи и профессиональные кадры для этой программы. У меня в портфеле лежит список действующих режиссеров нашего кино. Это отнюдь не лонг-лист, он очень даже шорт. Точнее, их два. Один — назовем его «артовый». У нас есть, скажем, 10 неплохих режиссеров арт-кино. Еще человек 15, не больше, — это те ребята, которые способны снять качественное мейнстримное кино. А нам нужно, как мы уже выяснили, 50 режиссеров, чтобы запустить маховичок реформы. Так что золотое сейчас время для дебютов. У нас он пока один, еще два фильма будут снимать Павел Чухрай и Антон Мегердичев.

— А Валерия Гай Германика?

— У нее пока нет проекта. Нам всем надо осмыслить опыт, полученный на сериале «Школа». Мне кажется, это удачная работа. Да, были крики: запрещать, не пущать! Но по поводу и вокруг сериала развернулась крайне важная общественная дискуссия. Не так много у нас художественных произведений, способных побудить общество к анализу самого себя.

— В этом году вы продали свою долю акций «Кинотавра». Было ли жалко расставаться с фестивалем?

— Что значит жалко? Я не имею права в таких категориях мотивировать свои действия. Для меня это была на определенном этапе часть бизнеса.

— Тоже убыточная?

— Тоже. Но я очень рад этому опыту. Мы с Александром Роднянским стали заниматься фестивалем в новую эпоху для нашего кино, когда «Кинотавр» начал способствовать профессиональной консолидации отечественной киноиндустрии. Сожалею, что больше не могу принимать в этом участия. Но я убежден, что фестиваль, оставаясь по сути независимым, неангажированным, как сейчас, должен получать куда больше государственного внимания и господдержки. Для этого много механизмов — то же Минкультуры, те же фонд, Гильдия продюсеров, Ассоциация теле- и кинопродюсеров, город Сочи, Краснодарский край и большой бизнес, в спонсорские интересы которого обязательно должен входить главный киносмотр страны.

Ирина Любарская

Итоги.RU