-- Как вы пришли от горько-сладкого мюзикла «Все песни только о любви» к более серьезной и изысканной «Прекрасной смоковнице»?

-- Еще два фильма назад я решил сделать своеобразную трилогию, посвятив ее моему любимому городу Парижу и тем молодым людям, которые в нем живут, любят и умирают. Я решил: чтобы не выпадать из ритма, буду снимать новый фильм каждый январь, сколько бы денег ни было в кошельке. Так и поступил: отсюда -- «В Париже», «Все песни только о любви» и новая картина. Все фильмы немного разные, потому что разными были обстоятельства, да и бюджетные возможности. Плюс изменилась политическая ситуация, к власти пришел Саркози.

-- Неужели это как-то повлияло на вашу картину?

-- Самым принципиальным образом! «Прекрасная смоковница» -- очень вольная экранизация прекрасного романа мадам де Лафайет «Принцесса Клевская». А вы знаете, что правительство Саркози плевать хотело на культуру и на этом в большой степени была построена избирательная кампания нынешнего президента Франции? В частности, он распространялся на тему этого самого романа: мол, на фига нынешним школьникам проходить скучный и бесполезный роман вроде «Принцессы Клевской»? Теперь это символ ненужной книги. Меж тем эта простенькая история любви, написанная в XVII веке, считается первым французским романом! Романом психологическим, приключенческим, глубоким. Саркози снискал славу, публично заявив, как стыдно заставлять будущих служащих почтового отделения сдавать экзамен на знание классической литературы, -- «у окошечка вы с ними не о «Принцессе Клевской» разговаривать будете». Мне хотелось доказать моим фильмом, что литература полезнее информатики.

-- Доказали?

-- Понятия не имею. Просто лично я уверен, что эта книга -- да и любой другой роман из школьной программы -- всегда актуальна, всегда понятна, всегда нужна. И мои герои, современные молодые парижане, проживают те же судьбы, что и персонажи романа мадам де Лафайет, написанного несколько столетий назад. А юность -- лучший возраст в жизни, чтобы учиться культуре, бегать в «Синематеку» и учить наизусть Малларме или Пастернака. Позже на это уже не будет времени, взрослых людей поглощают телевизор и масскультура.

-- То есть посыл у вас был тот же, что у Лорана Канте, который снял свой «Класс» о том, как неграмотных юнцов объединяет один язык и одна культура, а потом получил за эту картину «Золотую пальмовую ветвь»?

-- Лоран Канте отличный режиссер, но по натуре своей социолог, а я скорее импрессионист. Наши фильмы мало похожи, мы с Лораном по-разному смотрим на призвание учителя. По мне, преподаватель не должен претендовать на большее знание предмета, чем ученик, -- он лишь указывает верную дорогу, но никак не служит универсальным гидом. Ему больше хочется переспать с ученицей, чем научить ее чему-либо. А ученица в моем фильме куда умнее преподавателя. Так, кстати, часто бывает.

-- Пересказывая молодым зрителям «Принцессу Клевскую», вы учите их и основам кинематографа -- напоминаете о «новой волне», к примеру.

-- Возможно, но я не хочу быть педагогом. Просто я кинематографист с памятью. Меня раздражает и пугает та повальная амнезия, которая сегодня охватила моих сверстников-режиссеров во Франции и за ее пределами. Я люблю «новую волну» -- национальное сокровище нашего кино, которое ознаменовало для киноманов золотой век французской кинокультуры. А знаете ли вы, что 90% представителей нынешней французской киноиндустрии ненавидят «новую волну» и считают, что она уничтожила все шансы нашего кино на развитие в «правильном» направлении? Они пытаются снимать то социологическое кино, как в Великобритании, то развлекательное, как в Голливуде. Мы, поклонники «новой волны», в абсолютном меньшинстве. Хотя лично мне все-таки ближе Жак Деми, который снимал в тех же 1960-х, но не был похож на Годара или Трюффо. Как и Деми, я считаю, что лирика в кино невозможна без музыки. Деми изобрел жанр -- никто не мог повторить «Шербурские зонтики». Когда я был юнцом, жил в Бретани, бродил по Нанту, откуда родом и Жак Деми, и мои родители... Я мечтал стать таким, как он. До сих пор мечтаю. Если бы не он, я бы не стал режиссером.

-- Сын Филиппа Гарреля и актер Бертолуччи, ваш друг и постоянный артист Луи Гаррель -- своеобразное воплощение той памяти о 1960-х, которая сегодня присуща единицам режиссеров...

-- Мы с Луи -- единомышленники и друзья, но стараемся держаться независимо от наших отцов. Мы не рекламные агенты «новой волны». Луи -- совершенно современный человек, ностальгия по прошлому ему не свойственна. Просто он не страдает от амнезии. Для меня Луи -- самый изобретательный артист современного кино; он сегодня то же самое, чем были тридцать лет назад Жерар Депардье, Жан-Поль Бельмондо или Жан-Пьер Лео. Но так думаю я, а публика нередко называет его снобом и интеллектуалом. Снимается он редко. Правда, только в хороших фильмах. Продюсеры его побаиваются.

-- Мы говорили о «новой волне» -- времени, когда режиссеры и актеры вместе выпивали, тусовались, ссорились и мирились... У вас есть ощущение общности с нынешними режиссерами или актерами?

-- Нет, сейчас нет ничего похожего. Я неплохо знаком с Франсуа Озоном, лично знаю Рафаэля Наджари... Другие, как Арно Деплешен или Оливье Ассаяс, старше меня, мне трудно находить с ними общий язык. Может, поколение появится уже после меня? Пока ничего похожего.

Антон ДОЛИН

Время новостей