Бой среди своих

Картина сразу собрала почти 24 млн зрителей, прославила доселе неизвестных публике актеров, утвердила в качестве мастеров оператора Павла Лебешева и композитора Эдуарда Артемьева, наконец, возвестила о появлении в отечественном кино автора, умеющего сочетать содержательность со зрелищностью.


Иные, впрочем, настаивают, что в первой большой режиссерской работе Михалков поступился содержанием в угоду фанатам перестрелок и правоверным партийным идеологам. Даже поклонники Никиты Сергеевича понимают «Своего среди чужих...» как виртуозное жанровое упражнение и только. Что же, почти полвека спустя — самое время переместить бережно отреставрированную «Мосфильмом» пленку из полуподвала «захватывающие приключения» в привилегированное хранилище «захватывающее мышление с далеко идущими выводами».

Подобная операция доступна лишь внимательному наблюдателю. У нас, к сожалению, жанровое кино дезориентирует даже зрителя более-менее квалифицированного. Скачут и стреляют — значит, нужно максимально расслабиться. Ну а если в кадре возникает портрет Ленина, а в фонограмме, о ужас, звучит революционная фраза — кино, несомненно, заказное, сделанное на потребу советским властям. Первым делом необходимо осмыслить рамку картины: в начале и конце даются стилизованные под ретро кадры военного мужского братства. Красноармейцы Сарычев (Анатолий Солоницын), Забелин (Сергей Шакуров), Кунгуров (Александр Пороховщиков), Липягин (Николай Пастухов), Шилов (Юрий Богатырев) и примкнувшая к ним безымянная красавица (Екатерина Шадрина) — дурашливо, но сердечно торжествуют. С чего бы? Причина серьезная: со словами «Победа! Равенство! Братство! Мир!» на театр, похоже, завершившихся боевых действий явился гонец (Борис Галкин). Боевые друзья, подобно подросткам, расходуют избыточную энергию на подвижные игры друг с другом, на обнимашки. Пролог картины заканчивается значимым эпизодом с «каретой прошлого», которую друзья-победители закономерно пускают под откос.


Вовнутрь этого жизнерадостного рамочного торжества упакована странная, если разобраться, история про то, что последствия «победы» сильно победителей удивили. Пресловутый «мир» оказался совсем не таким, каким они его себе рисовали. Лихой рубака Забелин сходит с ума на должности главбуха. Назначенный предгубисполкома Сарычев погряз в оргработе и разучился улыбаться. Вечно на взводе новоиспеченный председатель местной ЧК Кунгуров. Самый старший среди них, Липягин, совсем скоро погибает, а самый обаятельный, так сказать, «любимец партии» Шилов неожиданно оказывается под подозрением у лучших друзей. И даже когда Шилову удается ценой нечеловеческого напряжения восстановить в правах истину, душу успокоить не получается. Сильный героический мужчина едва ли не плачет: «Мне — не поверили! Не поверили — мне!» Итак, первый тезис: взгляд Михалкова на Революцию проницательный и жесткий. Не скажу про литературу, но в отечественном кино столь трезво вопрос не ставился ни до, ни после. Все последующие драмы, трагедии, равно, впрочем, как и триумфы Советской власти, сюжетикой «Своего среди чужих...» предвосхищены.

В этой ленте жанровая обертка скрывает поистине грандиозную проблематику. Михалков и его соавтор по сценарной разработке Эдуард Володарский сигналят об одной большой национальной проблеме: у нас слишком полагаются на силу русского оружия и несгибаемость русской натуры. Император Александр III даже высказался в том роде, что у России нет союзников, кроме ее армии и флота. Но ведь в этом смысле большевики-подвижники из фильма Михалкова вполне самодержцу наследуют: героически подавили врага силой оружия, лицом к лицу никого и ничего не убоявшись. Однако полной неожиданностью для них стал «мир», которого они столь горячо желали. Один остроумный восточный европеец сказал: «Самое страшное — это ближайшие пять минут». Ну да, те самые, будто бы безоблачные и негероические «пять минут» «настоящего времени», для которых не придумано, не спущено сверху никакой инструкции. И вот здесь-то проклятые русские вопросы вроде «кто виноват?» и «что делать?» наполняются совсем уже зловещим содержанием. В этом смысле название фильма перестает быть забавной речевой игрой, обретая характер убийственной социологической метафоры. Формула «свой среди чужих, чужой среди своих» — материализовавшийся кошмар для того, кто осмысливал жизнь в категориях агрессивного противостояния. Едва победители отпраздновали, а побежденные эмигрировали, отсидели или упокоились в сырой земле, началась совсем иная реальность. Сложная реальность. Самоорганизующаяся реальность. Здесь-то правящие элиты элементарно теряются.


Хорош был Петр Алексеевич в ратных походах и преобразованиях: «Россию поднял на дыбы». Однако же после его смерти и окончания, по сути, военного положения наступило несколько мутных десятилетий. Кто бы что ни говорил, большевики оказались в эпоху Гражданской войны по-честному сильнее и оружием, и духом, но едва наступили мирные времена — быстренько запутались, где «свой», где «чужой», кто и куда собирался рыть подземный тоннель с целью подрыва коммунистической гегемонии, устали со временем даже и выдумывать для бывших соратников абсурдные обвинения. В «Своем среди чужих...» 1937-й не просто грезится, но, в сущности, преждевременно начинается. Допустим, Сарычев не верит в предательство боевого товарища Шилова, но Кунгуров-то уже осторожно сомневается, а Забелин вовсе готов подписать недавнему любимому соратнику приговор!

В этом смысле поведение самого простоватого из друзей, Забелина, характерно: Сергей Шакуров виртуозно переходит от влюбленных улыбочек в адрес Егора к остервенелой ненависти и — снова к обожающим улыбочкам, едва внешний контур событий изменился в пользу последнего. Не спрашивайте, почему советская реальность была драматична и многотрудна, — последите за микропоступками персонажей картины: богатыри, не мы. Много силы, много даже и ума. Не умеют, однако, жить живою жизнью. Здесь и сейчас. Ближайшие пять минут, в окружении самых разных людей, которых не обязательно классифицировать на свой — чужой, с которыми, наверное, можно сотрудничать каким-то более изысканным образом. Значимо еще и то, что в прологе мелькала жизнерадостная девчонка, но впоследствии была из сюжета изъята. Именно женщина якорит ближайшие «пять минут», тем самым неволит воинов-мужчин переключаться на быт, ориентироваться на мещанское счастье. Однако наши бойцы, похоже, решили воевать с миром и немилой их сердцу повседневной текучкой до последнего вздоха. Только у простоватого Забелина до поры есть некая девица для утех, однако и он весело с нею расстается, едва подворачивается возможность повоевать.


Зритель, умеющий считывать стилевые тонкости, которыми фильм изобилует, сразу же настраивается воспринимать его не как «академическую историю», но как мифопоэтику. Ведь на пятиминутный пролог наложена песня Артемьева на стихи Натальи Кончаловской, сделанная совсем не в духе 1920-х, когда будто бы происходит действие. Это по-настоящему модный арт-рок, изящно аранжированный и бесподобно спетый Александром Градским, что называется, в актуальной манере. Делать такое в кино было не принято! Подобным звуком не пели в советском телевизоре и советском радиоприемнике! Разве что киношникам удавалось иногда протащить контрабанду: тогда же сходным образом переозвучил заглавный музыкальный номер американского вестерна «Золото Маккены» Валерий Ободзинский. Михалков явно увлечен стилистическими открытиями Серджио Леоне, воспроизводя у себя даже архетипическую троицу «хороший, плохой, злой», но, подобно модной песне, это заимствование работает главным образом на размывание исторических границ. «Свой среди чужих...» — фильм не о конкретной Гражданской войне 1918–1922 годов, а вневременная притча о бесплодности самой убедительной, самой зубодробительной победы над «своими».

Зрителя неизменно восхищает парад красавцев-мужчин в фильме. Кроме вышеперечисленных артистов, это еще и атаман Брылов в исполнении Михалкова, и ротмистр Лемке, сыгранный Александром Кайдановским. Почему бы им всем не договориться? Почему ослепительно прекрасные парни не боятся смерти и друг друга, но где-то на глубине сознания боятся мирной безмятежности? Несколько раз картина внезапно возносится на небывалую метафизическую высоту, хотя авторы вроде бы не мудрствуют. «Господи, ну почему ты помогаешь этому кретину, а не мне?!» — отчаянно вопрошает Лемке, вынуждая припоминать, насколько же хорош будет Кайдановский в «Сталкере», вынуждая задумываться, до чего удаются ему любые метафизические вопрошания. Так вот именно потому, что из уст Кайдановского мольба Лемке звучит не пародийно, спокойный ответ чекиста-альтруиста Егора Шилова убивает наповал: «Потому что ты жадный. А даже Бог велел делиться».

Это смысловой центр картины и, возможно, ключевая русская коллизия вообще: Юрий Богатырев в своей не слишком-то большой по метражу роли гениально доносит мысль о бренности мирской суеты. Между прочим, эстетика «антипсихологической стрелялки» идеально работает на эту же идею: власть и деньги, тщеславные победы и самоутверждение — суета сует. Побеждали, обнимались, снова воевали, обретали локальное могущество, да все, кажется, без толку. Великая американская картина Фрэнка Капры так и называлась: «С собой не унесешь». Имелись в виду как раз всевозможные земные удовольствия. Саквояж с несметными богатствами, на который претендуют в картине самые разные силы, справедливо достается человеку, знающему им истинную цену. Зритель имеет шанс себя проверить: если он внутренне осуждает или высмеивает Шилова-Богатырева, значит до чего-то самого главного пока что не додумался.

Еще один значимый мотив картины — мотив «веры». В трудную минуту Сарычев замирает перед выразительным портретом Ленина, точно перед иконой. Поможет ли ему всего-навсего «самый человечный человек»? «Мне не поверили!» — в отчаянии твердит прозревший Шилов, осознавший, что надеяться на сколь бы то ни было близкого человека (всего лишь человека) — дело пустое. Должны ли и мы, зрители, доверчиво, с горячим сердцем присоединяться к той или иной трактовке исторических событий, закладывая душу во имя, как водится на земле, ненадежных интерпретаторов? Ведь кто знает полную правду? Полную правду знает только Бог. Человек в лучшем случае способен разоблачить засланного казачка, диверсанта Никодимова (Николай Засухин), да в очередной раз обнять старых товарищей в надежде сохранить с ними добрые отношения. Этот фильм остроумно и тонко, что называется, «на стиле» демонстрирует, насколько прихотлива и ненадежна так называемая историческая память.

В нашем кино базовые смыслы, как правило, транслируются через сюжет или проговариваются одним-двумя персонажами. Здесь же много сугубо кинематографической работы, десяток-другой по-настоящему новаторских решений, виртуозная игра со временем и пространством. Так, в эпизоде, где Солоницын с целью проверки бросает коробок Пороховщикову, даже невнимательный зритель подсознательно опознает нереалистичность ситуации: слишком уж большое между героями расстояние. Такие куски как раз и работают, медленно, незаметно, но верно, на идею невсамделишности происходящего: историческая память обманывает, люди тоже обманывают, что еще хуже — умышленно предают. Есть, однако, нечто неподдельное, вечное и настоящее. Фильм убедительно предъявляет невидимое «нечто» каждому зрителю без исключения, просто каждый опознает эту потаенную ценность в меру своих сегодняшних возможностей.

Поделиться