Внутренний Израиль товарища Сталина

Фрагмент книги Шейлы Фицпатрик о советском вожде и его окружении.

Издательство Института Гайдара подготовило русский перевод книги американского советолога Шейлы Фицпатрик «Команда Сталина», посвященной ближайшему окружению советского лидера. «Горький» публикует отрывок из главы «Стареющий вождь», в которой рассказывается о последних годах жизни Сталина, ознаменовавшихся болезнями и прочими расстройствами.


Шейла Фицпатрик. Команда Сталина. Годы опасной жизни в советской политике. М.: Издательство Института Гайдара, 2021. Перевод с английского Екатерины Варгиной.



Содержание


После войны Сталин был больным стареющим человеком, его работоспособность с каждым годом уменьшалась. Он проводил все больше времени на юге: в среднем почти три месяца в год с 1945-го по 1948-й, почти пять месяцев в 1950 году и, наконец, не менее семи месяцев с августа 1951 года по февраль 1952 года. Даже когда он был в Москве, его рабочий день резко сократился. Он перестал председательствовать в Совете министров, передав эту должность Вознесенскому, а затем Маленкову. Он все чаще жаловался на возраст. Даже верный Молотов отметил, что его работоспособность со временем уменьшается. Другие, не общавшиеся с ним ежедневно, были шокированы тем, как заметно он сдал в период между 1945-м и 1948 годом. Когда весной 1947 года посол Новиков, который не видел Сталина вблизи с 1941 года, вернулся из Соединенных Штатов, вместо сильной, энергичной личности, каким он запомнил Сталина, обнаружил «пожилого, очень пожилого, усталого человека, который, видимо, с большой натугой несет на себе тяжкое бремя величайшей ответственности». Сталин допускал ошибки, которые никто не смел исправить; он забывал имена (однажды он забыл имя Булганина, все тут же сказали, что у Булганина незапоминающееся имя). Он проводил все больше времени на даче, а не в своем кремлевском кабинете. «Пропадете вы без меня», — любил говорить Сталин своей команде. Раньше они бы согласились; сейчас, наверное, нет. Будущее без Сталина становилось вообразимым.

Берия, несмотря на свойственную ему почтительность в личном общении, был острым на язык и часто отпускал язвительные комментарии по поводу вождя; остальные члены команды, опасаясь, что это подстрекательство к критическим высказываниям и с их стороны, реагировали осторожно. Хрущев, который сохранял привязанность к Сталину, начинал чувствовать, что иметь с ним дело все равно что возиться с пожилым родственником. «Он страдал от одиночества, — вспоминал Хрущев, — тяготился оставаться без людей, ему нужны были люди. Когда он просыпался, то сейчас же вызывал нас по телефону, или приглашал в кино, или заводил какой-то разговор, который можно было решить в две минуты, а он его искусственно растягивал». Для членов команды, занятых управлением страной, это была пустая трата времени, но настоящей пыткой было ездить с ним в отпуск, а этого он также требовал. «Все время надо было находиться со Сталиным, проводить с ним бесконечные обеды и ужины». «Несколько раз и я был принесен в жертву. Берия подбадривал: „Послушай, кому-то надо же страдать“».

Одиночество Сталина усугублялось тем, что он почти полностью разорвал отношения с двумя своими оставшимися в живых детьми, Светланой и Василием, а также арестом большего числа его родственников, включая близких ему людей. Брак Светланы с Юрием Ждановым не складывался: Юрий всегда был занят, помимо прочего, Сталин с явным удовольствием наставлял его в том, как применять к науке навыки борьбы с фракциями, которые Сталин оттачивал в 1920-x годах. Светлана оставалась дома, в квартире Жданова, она составляла для Юрия библиографию изречений Маркса и Ленина о науке. При этом находилась в окружении пожилых женщин, которые давали ей советы. Жизнь стала «нестерпимо, невыносимо скучной», а осложнения во время второй беременности вызвали у нее депрессию. В больнице, за шесть недель до преждевременных родов Кати, она оказалась в родильном отделении вместе со Светланой Молотовой и горько завидовала ей, потому что Молотов, как любой нормальный отец, приходил почти каждый день, чтобы увидеть свою дочь и новорожденного внука. Сталин не приходил никогда. После того как она написала ему горькое, укоризненное письмо, он наконец-то ласково ответил «моей Светочке», пообещав, что она скоро увидит своего папочку, но он так и не пришел. Когда ее брак в начале 1950 года распался, Сталин не проявил сочувствия («Ну и дура! В кои-то веки ей попался порядочный человек, и не смогла его удержать»).

Среди родственников Сталина, которые стали жертвами репрессий в конце 1940-x годов, были жена брата Надежды Евгения Аллилуева (которой Сталин когда-то восхищался и, возможно, даже думал жениться на ней), которую приговорили к десяти годам за «антисоветскую агитацию», другими словами, за неосторожные разговоры; Анна Аллилуева-Реденс, еще одна невестка; Федор Аллилуев, зять Сталина; и двадцатиоднолетний Джоник (Джон-Рид) Сванидзе, чей отец (близкий друг Сталина до своего ареста в 1937 году) и мать стали жертвами Большого террора. Разумеется, аресты были одной из причин отчуждения Сталина и Светланы, ведь родственники исчезали прямо на ее глазах. Когда она спросила, что они сделали не так, Сталин просто сказал, что они слишком много говорят и тем самым помогают врагу. Термин «паранойя» часто употребляют по отношению к Сталину в широком смысле, но к последним пяти годам его жизни он, кажется, вполне применим как медицинский термин. На этот раз, в отличие от конца 1930-x годов, его подозрения особенно обострились в отношении близких ему людей. Хрущев говорил, что он боялся отравления, но не хотел признаваться в этом страхе; во время ночных ужинов с членами команды, прежде чем взять какое-то блюдо, он просто ждал, пока его не попробует кто-нибудь другой. Однажды, когда Хрущев и Микоян выполняли свою обязанность, ухаживая за вождем на юге, Сталин, ни к кому конкретно не обращаясь, пробормотал: «Пропащий я человек. Никому не верю, сам себе не верю».

По мере того как энергия и компетентность Сталина снижались, он все больше и больше передавал дела другим членам команды, просто подписывая все, что они решили, когда решения отправляли на подпись к нему на дачу. Он начинал ошибаться. Микоян описывает встречу членов команды, на которой Сталин неожиданно предложил упразднить совхозы, основной компонент советского сельского хозяйства. Микоян возражал, по крайней мере, так он позже утверждал, остальные, даже Маленков и Каганович, сидели молча, глядя на свои руки. Сталина никто не поддержал, и он оставил эту тему. Некоторые жаловались на то, что отход Сталина от дел привел к задержкам и проволочкам. Но другим следствием, возможно, более значимым для будущего, было возрождение «полуколлективного принятия решений». Политбюро руководила «четверка» (Берия, Маленков, Хрущев, Булганин), и, как заметил (возможно, с некоторым преувеличением) один авторитетный наблюдатель, «даже Сталин ничего не мог против них сделать». Но более широкая группа из семи человек, включая Молотова, Микояна и Кагановича, также была частью неформальной структуры власти. Судя по правительственным архивам, дела шли гладко и организованно, все было отлажено значительно лучше, чем в довоенный период. Но верно и то, что разные серьезные проблемы, такие как напряженность в отношениях с Западом, уровень жизни, крестьяне, ГУЛАГ, национальные противоречия, откладывались в долгий ящик, потому что команда знала, что Сталин не согласится ни на какие изменения. Члены команды, кажется, были согласны в том, какие изменения необходимы, но фактически они откладывали эти вопросы до смерти Сталина.

Однако, пока Сталин был жив, он вовсе не отошел в тень. По-прежнему за ним оставалось право убивать, хотя в отношении членов команды от подобных мер он воздерживался. Он все еще мог выступить со смелыми инициативами, против которых никто в команде не смел возражать. Одной из таких инициатив была политическая кампания против евреев, это была именно его идея — бóльшая часть команды относилась к ней с молчаливым неодобрением. История вопроса такова. Во время войны в качестве проеврейского шага был создан Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), в первую очередь для советской пропаганды за рубежом, а также для сбора денег у американских евреев. Членом команды, наиболее активно участвовавшим в создании ЕАК, был, по-видимому, Берия, филосемит, по словам его сына. Эту идею с восторгом встретили видные представители московской еврейской интеллигенции и решительно поддержали Молотов, Каганович и Ворошилов. Комитет был с советской точки зрения аномальным явлением, так как сталинская система обычно исключала ассоциации, представляющие специфические интересы. Но в особых обстоятельствах военного времени этот комитет не был единственным: в начале войны для аналогичных финансовых целей был создан Всеславянский комитет, ориентированный на славян Восточной Европы и русских эмигрантов, его курировал русофил Александр Щербаков. Этот союз также был создан, чтобы вызвать эмоциональный отклик у конкретной целевой группы. Кроме того, были антифашистские комитеты женщин, молодежи и ученых. Еврейский антифашистский комитет появился в 1942 году, его возглавлял директор Московского еврейского театра Соломон Михоэлс, а курировал Соломон Лозовский, заместитель Молотова в Министерстве иностранных дел и крупный государственный деятель. Этот проект оказался наиболее успешным в мобилизации как международной, так и внутренней поддержки.

Первой проблемой для ЕАК стало предложение о создании еврейской автономной области в Крыму. Это не было настолько безумной затеей, как может показаться сейчас. Автономные национальные округа были частью советского образа жизни; действительно, в Биробиджане на Дальнем Востоке уже был еврейский национальный округ, но этот проект не получил развития, отчасти из-за отсутствия там коренного еврейского населения. Идея создания крымского автономного округа для евреев была выдвинута еще в конце 1920-x годов и советское еврейское население поддержало ее с большим энтузиазмом, хотя в конечном итоге от этой идеи отказались в пользу Биробиджана. ЕАК, чьи руководители уже в течение нескольких лет ожидали, что Советский Союз станет убежищем для еврейских беженцев от нацизма, возродил предложение о Крыме, ссылаясь на то, что американские евреи с готовностью окажут финансовую поддержку. Предложение в 1944 году было отправлено Сталину через Лозовского и Молотова, но Сталин ответил отрицательно, и предложение было отклонено. Очевидно, это оставалось в его памяти как свидетельство амбициозных стремлений, подозрительных внешних связей (хотя комитет для того и создавался, чтобы собрать у американских евреев деньги на оборону!) и потенциальной ненадежности того, что он, без сомнения, уже воспринимал как внутреннее еврейское лобби.

Бедственное положение евреев, выживших в Европе после холокоста, стало одной из самых острых международных проблем, когда война подошла к концу. Хотя большевики всегда были противниками сионизма, Советский Союз стал одним из первых сторонников создания государства Израиль. Он искал плацдарм на Ближнем Востоке, а также играл с капиталистическими державами в любимую сталинскую игру «разделяй и властвуй» (США поддержали создание Израиля, в то время как Британия, как колониальная держава, имевшая свои интересы в регионе, сдерживала этот процесс). В дополнение к соображениям реальной политики Молотов также лично сочувствовал созданию еврейского государства, хотя неясно, разделял ли когда-нибудь это отношение Сталин. По словам сына Берии, у Сталина и Берии была более макиавеллиевская идея, что, «способствуя созданию Государства Израиль, они обеспечат для Советского Союза поддержку со стороны международных финансовых кругов. Они видели в этом государстве базу для влияния на еврейский мир со всеми его финансовыми ресурсами в интересах СССР».

Советский Союз был первой страной, которая 17 мая 1947 года признала Государство Израиль де-юре. Осенью 1948 года будущий премьер-министр Голда Меир прибыла в Москву в качестве первого полномочного представителя Израиля. Московские евреи встретили ее восторженно, а Полина Жемчужина, обняв ее на дипломатическом приеме, сказала ей на идише, что она «еврейская дочь». Для Сталина этот энтузиазм сам по себе был чем-то вроде предупреждающего сигнала. Проблемы в отношениях между двумя государствами возникали еще летом 1948 года, что усугублялось потоком американских денег в Израиль в первый год его существования. Советский Союз не мог с этим конкурировать. В Соединенных Штатах помощь Израилю уже рекомендовалась как способ блокирования коммунистической экспансии в условиях холодной войны. Эмиграция евреев в Израиль была еще одной проблемой, поскольку Советский Союз, который вообще сделал легальную эмиграцию почти невозможной для своих граждан, не был склонен делать исключение для евреев. «Ни финансовой помощи, ни переселения», — так разочарованная Меир подвела итоги своего визита после отъезда из Москвы в марте 1949 года.

Международная деятельность ЕАК была чрезвычайно успешной, особенно с социально сознательным американским еврейским сообществом — у многих американских евреев были российские корни и многие из них симпатизировали левым. Но, конечно, с учетом международной напряженности, холодной войны и готовности Сталина видеть потенциального шпиона в каждом иностранце здесь таилась опасность. Она увеличилась оттого, что внутри страны ЕАК приобрел огромную популярность, — российские евреи воспринимали его как своего защитника в советской системе. В одном из отчетов органов безопасности неодобрительно отмечалось, что ЕАК превращается в нечто вроде министерства по делам евреев. Это было тем более опасно, что в народе стало набирать силу негативное отношение к евреям как к привилегированной элите, которая «отсиживалась во время войны в Ташкенте».

Похоже, что предложение распустить ЕАК чиновники ЦК по идеологии впервые обсуждали зимой 1946–1947 годов. Признавая, что вначале ЕАК играл положительную роль, они утверждали, что его антифашистская миссия уже не актуальна, что ЕАК стал слишком тесно дружить с американскими евреями и пытается действовать в качестве еврейского лобби в Советском Союзе. Кроме того, тревожило то, что среди советских евреев, особенно среди интеллигенции, стал набирать популярность сионизм. Политбюро обсуждало этот вопрос три раза, но не пришло ни к какому решению, без сомнения, из-за того, что члены команды поддерживали ЕАК.

Затем случилось шокирующее событие — в январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс, председатель ЕАК и директор Московского еврейского театра. По официальной версии, он погиб в Минске в результате автомобильной аварии, но сразу же распространились слухи о том, что в этом было что-то подозрительное. Службы безопасности заявили, что это работа польских националистов или, наоборот, сионистов, стремящихся скрыть свои гнусные сделки, связанные с созданием Государства Израиль. В народе ходила третья версия: за этим стоял Сталин, и теперь мы знаем, что так оно и было. Должно быть, это крайне встревожило членов команды, особенно Молотова, чья жена была не только сторонницей ЕАК, но и личным другом Михоэлса. Другие члены команды — еврей Каганович, Ворошилов и Андреев, у которых были жены-еврейки, Берия, сторонник ЕАК и хороших отношений с Израилем — также имели основания для беспокойства. Жена Ворошилова Екатерина, урожденная Голда Горбман, старая большевичка (и, следовательно, противница сионизма), которая в юности перестала ходить в синагогу, тем не менее была глубоко тронута созданием Государства Израиль: «Теперь у нас есть родина», — якобы сказала она. Ее не арестовали — хотя после ареста Жемчужиной ходила апокрифическая история о том, что, когда сотрудники госбезопасности пришли арестовать его жену, старый кавалерист Ворошилов не пустил их, угрожая саблей. В то время жертвой репрессий стала еще одна жена члена команды — жена Андреева еврейка Дора Хазан. Ее уволили с поста заместителя министра текстильной промышленности, понизили в должности до директора научно-исследовательского института, а затем выгнали с этой работы, и все это сопровождалось яростной антисемитской кампанией.

Автор
"Горький"
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе