27 сентября 2010 ● Дмитрий Быков
Эриха Марию Ремарка, умершего ровно 40 лет назад, 25 сентября 1970 года, сейчас капитально потеснили. Он и сам сознавал, что надолго пережил свою славу, которая в СССР продержалась дольше в силу подспудной страсти ко всему западному, запретному: "Три товарища" еще входили в непременный круг подросткового чтения моих ровесников, но детям нашим, кажется, ничего уже не говорят. Третий и самый известный роман "На Западном фронте без перемен" остался достоянием историков литературы, а название его вошло в поговорку, отражающую безысходность застоя. Правду сказать, мне трудно сегодня представить человека, перечитывающего книгу об ужасах Первой мировой после Второй: а "Огонь" Барбюса многие сегодня помнят? Из всех текстов об этой войне в читательском обиходе уцелели только - правильно! - "Похождения бравого солдата Швейка", потому что подлинным героем всех великих войн оказался - правильно! - идиот. Да и из западной прозы о Второй мировой живее всех живых мне кажется сегодня хеллеровская "Поправка 22" - о трагическом Швейке по имени Йоссариан.
Ремарк уже в начале шестидесятых - когда еще активно писал - выглядел анахронизмом даже в кругу продвинутой советской молодежи: с него начинали, чтобы перейти к Хемингуэю и презрительно (продвинутая советская молодежь вообще очень любила презирать) обозвать Ремарка "Хемингуэем для бедных". Кушнер рассказывал о первом знакомстве с Окуджавой: "Я спросил, что ему нравится из западной прозы. Он ответил: Цвейг и Ремарк. Я был страшно разочарован: принято было называть Кафку, Пруста, впоследствии латиноамериканцев, но Булат демонстративно настаивал на своей старомодности". Я думаю сейчас, что это не только старомодность, но вот в чем специфика места Ремарка в мировой прозе ХХ столетия - сформулировать не так просто.