Портрет в премиальном интерьере

Букеры для карликов, «Нацбест» для полуграмотных.
«Нацбест-2016» был присуждён Леониду Юзефовичу за документальный роман «Зимняя дорога». Право слово, от разговоров о парадоксах литературных паралимпиад уже мозоль на языке. 

Да и смысла особого в них не вижу: дураков не убавим в России, а на умных тоску наведём. Но поневоле приходится продолжать: ноблесс меня оближ. Итак…

Нынешний «Нацбест» – наконец-то! – объявили лакмусовой бумажкой кризиса в отечественном худлите.

«В этом году наш длинный список несколько короче, чем обычно. Обычно бывало чуть больше пятидесяти книг, в этом году – сорок четыре. Казалось бы, важность невелика, однако тут есть о чём поговорить. Пространство русской литературы съёживается, и если несколько лет назад это было только смутное ощущение, которое трудно было проиллюстрировать конкретными примерами, то нынче всё куда как «весомо, грубо, зримо», – сокрушался ответственный секретарь премиального оргкомитета Вадим Левенталь.

Смутное ощущение, говорите? Трудно проиллюстрировать примерами, да? Полноте, Вадим Андреевич. И ощущение было вполне отчётливое, и примеры в избытке. Вам ли не знать? Чай, держали руку на нитевидном пульсе издыхающей словесности. И потчевали болящую цианистым калием под видом аспирина.

Аргументы? Сколько угодно, оптом и в розницу. Аргументы и факты.

Вот фигли-миглевые «Волки и медведи» («Нацбест»-2013), коллаж из обрывков Татьяны Толстой, Мариам Петросян и Джорджа Р.Р. Мартина, от души украшенный стразами стилистических вычур: «восклицательные знаки у ворот ада», «ядовитые искры истерики» и проч. К чему бы адским вратам такие несуразные стелы? Как искра может быть ядовитой? Впрочем, на исход это никак не повлияло: автор «Лимбуса» получил премию имени «Лимбуса» – ну как не порадеть родному человечку?

А был ещё и «Завод «Свобода» Букши («Нацбест»-2014), по недомыслию объявленный производственным романом. Но книжка, склеенная из огрызков заказного бренд-бука, рассказывала вовсе не о военном заводе – о постмодернистских играх авторессы, от потока сознания до нервно-паралитической зауми: «В истекшем году в целях разгрузки фрезерных станляв выбрано восемгыдцать позиций и гыименохунных деталей, имеющих максимальное применение, и небрежно изготовление лятжеых переведено гы литьё под дурлением». Та ещё «Битва в пути» – вот-вот калуша присяпает с напушки. Но жюрийство увяжливо присудякало премиар гы джойсово перевихлявому текстоляку.

Да, не забыть бы «Фигурные скобки» Носова («Нацбест»-2015). Роман был сработан по канонам питерского артхауса: завитки вокруг пустоты, прочее – от лукавого. И оставлял по себе лишь глубокую скорбь о бездарно потраченном времени, ибо большей частью состоял из бессодержательных пассажей: «Глубина, на какую погружает его эскалатор, это синус тридцати на длину эскалатора, то есть длина пополам, о чём и думать не надо: понятно и так…» При всём желании не могу вообразить, кто тут над вымыслом и синусом слезами обольётся. Однако премия вновь досталась автору «Лимбуса» – надо ж хоть как-то привлечь внимание к провальной книжке, авось да окупится…

«Нацбест» из года в год с особым цинизмом инсценировал сказку про новое платье короля – вот, как говорится, и до мышей. Весомо, грубо, зримо. А на безрыбье и Юзефович – живой классик.

***

 Рецензенты считают, что нынешний лауреат «Нацбеста» недурно пишет, – да на то рецензенты: им кто ни поп, тот и батька. Милости прошу причаститься: «Посла сопровождал казачий конвой… Сабли наготове, на вершок выдвинуты из ножен. Грозно обрамляют лица тёмные башлыки» («Ситуация на Балканах»). На полтора десятка слов здесь приходится три ошибки. Первая – фактическая: с какого перепуга казаки в 1871-м нацепили сабли вместо табельных шашек образца 1838 года? (NB: «Я всегда отвечаю за точность исторических деталей в моих романах», – заявил однажды г-н сочинитель). Вторая – синхизис: «обрамляют лица тёмные башлыки». Скверно выстроенная фраза оборачивается двусмысленностью: что чем обрамлено, лица башлыками или наоборот? И третья – банальный недосмотр: на календаре 25 апреля по старому стилю, так на кой станичникам в башлыки кутаться? Никак климатическая аномалия приключилась?

Хотя всё это мелочи, они мало кому любопытны. Гораздо занятнее другое: несмотря на премии и экранизации, Л.Ю. в литературной табели о рангах числится… э-э… чем-то вроде титулярного советника: ни пелевинских тиражей, ни прилепинских регалий. Отчего бы? Видимо, вечно что-то недодаёт публике, другого объяснения не нахожу.

В середине 90-х читателю, уставшему от Бешеных, Меченых и прочей мелкоуголовной хевры, потребовалась пародия на благородие. Чтоб крахмальная манишка и шампанская отрыжка под томный вздох пышногрудой графини. Чтоб севрюжья икра фунтами, шустовская рябиновка штофами и канкан до упада. Юзефовичъ, въ разсужденiи подобныхъ резоновъ, спешно вынулъ изъ нафталина свою залежалую книжку про сыщика Путилина-съ, перекроилъ и подлаталъ ея, после тиснулъ ещё две, – но в отцы русскаго ретродетектива такъ и не вышелъ: графини удались отменно неказисты-съ, а интрига, пуская пузыри, тонула в трясине ретардацiй. «Из-за всех этих хитросплетений… теряешь нить повествования, – жаловалась Е. Селезнёва. – Порой кажется, что роман представляет собой нагромождение ради нагромождения… эксперимент, интересный лишь самому писателю». В итоге всеобщая любовь досталась Акунину – тот куда активнее эксплуатировал повальную ностальгию по конфеткам-бараночкам. Да и писал не в пример живее.

С «Казарозой» вышло и того хуже. Из всех заповедей Стивена ван Дайна и Рональда Нокса Л.Ю. не нарушил лишь две: а) в романе должен быть труп; б) в романе не должно быть китайца. Колченогая и анемичная фабула кое-как продиралась сквозь строй гомаранистов и эспер-пацифистов, чтобы приковылять к копеечной развязке: а бабу-то дуриком замочили. Было бы из-за чего огород городить. Бонусом разочарованному любителю саспенса служили галантерейные красоты слога: «пленительная походка», «лучезарная улыбка», «женщина с телом нимфы»… Да уж.

После неудач в лёгком жанре случились «Журавли и карлики» – гибрид пикарески с интеллектуальной прозой (как ни странно, получивший «Большую книгу». – Ред.). Не слишком интеллектуальной, честно говоря. Ибо на 440 страниц текста приходилась одна-единственная мысль: любая человеческая смута восходит к архетипической гераномахии, сиречь войне журавлей и карликов, беспричинной и бесконечной. Мысль эту автор повторял с монотонностью автоответчика, время от времени отвлекаясь на менее значимые сентенции: «Что такое бог? Единое информационное поле планеты». Журавли, заскучав, улетели, карлики разбежались, а лаурированная книга так и не перешла в разряд настольных.

Дела с беллетристикой явно не ладились. Но единое информационное поле планеты давным-давно подсказало Юзефовичу, где залегает золотая жила: в исторической документалистике…
***
При всеобщем (и надрывном – других после «Нацбеста» не бывает) пиетете к «Зимней дороге» никто не утрудился внятно изъяснить, в чём, собственно, состоит её непреходящая ценность. Коллеги высказываются на сей счёт туманно-эмфатически – Юнга начитались, что ли?

«Рассказ о любом крупном сюжете Гражданской войны в России наилучшим образом будет реализован в мифологическом, а то и космогоническом эпосе. Со стихиями и светилами, сиренами и титанами. Близкий, в контексте масскультуры, аналог – эпопея Толкиена о Средиземье» (А. Колобродов).

«Пепеляев и Строд – стоит лишь чуть-чуть сместить угол зрения – оказываются не малозначительными командирами небольших отрядов в забытом эпизоде истории, но громадными мифогенными фигурами, как Ахилл и Гектор, Тескатлипока и Кетцалькоатль, Индра и Вртиру» (В. Левенталь).

А вот это симптом из рук вон скверный. Ибо избыток метафизики, по верному слову о. Петра (Мещеринова), возникает от недостатка физики. Проще говоря, обсуждать здесь нечего, кроме мифогенности и прочих юнгианских абстракций. Но я, воля ваша, предпочитаю смотреть на текст по-опоязовски, не растекаясь мыслью по древу коллективного бессознательного.

«Мне трудно объяснить, для чего я написал эту книгу», – не без кокетства признался Юзефович. Мне, честно говоря, тоже. Ну, знамо дело, гонорар, а кроме?..

Отвлечёмся ненадолго. Что поднимает исторический нон-фикшен над примитивным хроникёрством? Осмысление материала. Цвейг писал конфликт Марии Стюарт с Елизаветой I как противостояние дряхлеющей рыцарской романтики и крепнущего буржуазного прагматизма… но апеллировать к классикам в нашем случае наивно. Ладно, пусть будет современник. Надеюсь, не забыли чивилихинскую «Память»? Гипотеза о скифских корнях Чингисхана, гипотеза об авторстве «Слова о полку Игореве», полемика со Львом Гумилёвым… Об этом, помнится, спорили. Применительно к Юзефовичу спорить категорически не о чем. Разве что про орков с хоббитами: кто за красных, кто за белых, ага.

Зато налицо назойливая фактография и ещё раз фактография. Л.Ю. с бухгалтерской дотошностью фиксирует любые результаты своих архивных разысканий. Два семёновца изнасиловали и сожгли в паровозной топке гимназистку – отметить, рельсы разобранного Транссиба продали японцам на металлолом – упомянуть. Даром что всё это имеет весьма косвенное отношение к зимнему походу Сибирской дружины. Или не имеет вовсе – как смерть Мандельштама на дальневосточной пересылке, как визит Ивана Гончарова в Аянскую бухту в 1854 году. Просто к слову пришлось… Похороны Нестора Каландаришвили, убитого аж за полгода до пепеляевской экспедиции, описаны трижды – зачем, не ведаю. То же с персонажами. Имя военного инженера Эдуарда Кронье де Поля встречается в тексте 14 раз. Чем знаменит? Да ничем, в сущности. Был начальником кузницы у Пепеляева, выписывал в блокнот цитаты из Метерлинка, называл жену Мимкой. Рабфаковке Брайне Карпель повезло меньше: лишь четыре упоминания. Так и роль у неё скромнее: всего-то пропала без вести при разгроме отряда Каландаришвили. И прочая, прочая, прочая. Авторская всеядность и броуновская сутолока статистов с головой выдают отсутствие концепта как такового: ранжир возникает там, где есть идея.

А замысел «Зимней дороги» противится всякому ранжиру. Сверхзадача тут, сдаётся мне, проста, проще некуда: всеми средствами размазать текст до 15 листов – ну, вы понимаете… На выходе имеем чучело документалистики, под завязку набитое словесными опилками:

«В августе 1996 года я сидел в здании Военной прокуратуры СибВО в Новосибирске, на Воинской, 5, читал девятитомное следственное дело белого генерала Анатолия Николаевича Пепеляева… Я сидел в проходной комнате, а за фанерной переборкой рядом с моим столом находился кабинет одного из следователей, не слишком молодого для своего звания капитана. Иногда к нему приходили посетители, и я хорошо слышал их разговоры. Однажды он беседовал с женой арестованного командира танкового полка. Сквозь оклеенную весёленькими обоями фанеру доносился его наигранно бесстрастный голос: «Итак, это было в тот год, когда вся страна стонала под игом Рыжего…» Имелся в виду Анатолий Чубайс, в 1995 году назначенный вице-премьером. В то время полковник списал и толкнул на сторону два танковых тягача. Следователь с мстительной методичностью излагал его жене обстоятельства сделки».

«Груды балласта», – сказала однажды И. Роднянская о детективах Юзефовича. С документалистикой вышла та же история. Правда, пытливый читательский ум способен обнаружить зёрна среди плевел: «В «Зимней дороге» есть очень простое, незавуалированное послание современному миру, погрязшему в войнах и нетерпимости… Под каким бы идеологическим соусом ни подавалось нам очередное кровопролитие, суть его от этого не меняется. Человечество снова и снова наступает на одни и те же грабли, и, что самое главное, будет наступать всегда», – мудрствует некая Clementine на сайте livelib.ru. Но чтоб до этих истин доискаться, не надо в преисподнюю спускаться…

***

 «Цель премии, – говорится в учредительных документах «Нацбеста», – вскрыть не востребованный иными средствами рыночный потенциал отличающихся высокой художественностью и/или иными достоинствами прозаических произведений». Ну, о достоинствах здешних обитателей мы уже толковали. Апокрифическое предание гласит, что «Нацбест» награждает не автора, но тенденцию. Хм. Из всех мыслимых тенденций тут отчётливо прослеживается лишь одна, ильфопетровская: раз яйца существуют, их должен кто-то есть.

Но кто, помилуй бог?

Прав Левенталь, пространство русской литературы воистину съёживается – да речь не только о количестве нынешних номинантов. Едва ли не половину нацбестовского лонга в этом году составляли нон-фикшен, эссеистика и публицистика. Изящная словесность имела традиционно бледный вид. Матвеева посрамила Барбару Картленд парфюмерно-косметическим лавбургером: «Ей было так приятно, что становилось почти больно, а Евгений, слизывая росу с лепестков, сладко дышал в сердцевину… и в конце концов цветок вспыхнул, взорвавшись». Владимир Козлов не без успеха подражал букварю: «Товары для дома. Распродажа. Джинсовая одежда. Производство – Турция. Распродажа. Парикмахерская… Ещё дальше – сим-карты. Безлимитки. Подключение. Продукты. Аренда. Шаурма. Конфеты. Печенье».

Шорт, само собой, судорожно собирали по всем амбарам и сусекам. Сгодился даже полуграмотный и косноязычный Саттаров: «На каждого убитого партизана приходилось где-то по три лишние минуты боя, продолжавшего им уже после получения смертельного ранения»; «он влюбился здесь в учительницу французского языка, но та заняла с ним позицию полной неприступности»…

Дальнейшее известно: награда нашла героя. Раз яйца существуют…

***

Для приличия необходимо последнее сказанье, однако на языке одни банальности. Про идиотизм поточного производства новых Гоголей. Про то, что документальная проза должна хоть на йоту отличаться от протокола и товарной накладной, на то она и проза. Но скучно это всё, ей-богу. Да и дураков не убавим в России…
Автор
Кузьменков Александр
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе