Плакальщикам русской литературы

Задолбали оплакивать русскую литературу!

Сейчас я вам все объясню…

Тут требуется острота тезисов — для ясности.

Писать я начал раньше, чем читать. Брал книги с полок и перерисовывал буквы. И каждое слово почему-то обводил почтительным квадратом. Слово за словом. В этом был инстинктивный логоцентризм — почитание слова, пожалуй, по-прежнему важная примета русской жизни, так же, как и особое отношение к писателю и просто страсть к письму. 

Можно посчитать меня романтиком, однако стоит возникнуть какой-нибудь премии, обращенной не только к литературному сообществу, а к ширнармассам, как туда принимаются отправлять свои творения, без преувеличения, десятки тысяч авторов. Да и наша блогосфера не в пример заграничной яростно, отчаянно, без перебоя, силами легиона пользователей ставит достоевские вопросы — о насущном и непреходящем.

фото: PhotoXPress

После краха советского строя русская литература существенно изменилась. «Люди со смехом прощаются со своим прошлым» — эта формула Маркса хорошо объясняет явление отечественного постмодернизма. Сон во сне, безысходная цветастость, трагикомический фарс и абсурд, а главное, смех — стебовое хи-хи и гулкий хохот пустоты — захлестнули литературу, и все это было мило и ко двору, и многим казалось, что по-старому, всерьез (в традициях «критического реализма») больше писать невозможно да и не нужно.

Впрочем, одновременно с «постмодернистскими» книгами все 90-е существовали «толстые журналы», где отчасти продолжалась классичная линия, но почти всегда в центре повествования оказывалось альтер-эго автора — мечущийся в безвременье рефлексирующий интеллигент.

В начале нулевых что-то случилось. Видимо, подросло поколение тех, кто оглядывал новую жизнь по-свойски, без усмешки, уверенно. Появились писатели, привлеченные первичной, данной нам в ощущениях реальностью, в том числе стихией народной жизни.

Конечно, значительная часть новых авторов вышла из лимоновской шинели. Романтический автобиографизм, грубость фактуры, опыт гулянок, влюбленностей, участия в войне или в драках — все это обильно повалило в литературу, и эта тенденция сохраняется: теперь, спустя годы, с похожей прозой приходят те, кому в нулевых было всего десять лет.

У многих из новых проявились социальная отзывчивость и даже гражданский пафос. При этом естественное сочетание вольнодумства и любви к отечеству сразу стало их отличать от постсоветских литераторов, жестко и с сектантским остервенением разделившихся на идеологические лагеря. Можно было бы уличать во всеядности тех, кто с двадцати, двадцати пяти годков начал печататься одновременно на либеральных и почвенных площадках, но на самом деле для этого требовалась особенная выносливость — оставаться собой и сохранять независимость под градом упреков бдительных правоверных стражей.

Реалистичность, социальность, дерзость — это проза моих товарищей Захара Прилепина, Романа Сенчина, Германа Садулаева, Дениса Гуцко, Алисы Ганиевой, стихи Всеволода Емелина и Андрея Родионова. Для человека сведущего в современной литературе набор этих имен прозвучит как однозвучный шум — слишком знакомы; а ведь есть еще десятки других имен, чуть менее громких; а ведь есть еще совсем свежие, сегодняшние, штурмующие издательства со своими талантливыми рукописями, чьи имена широкой публике пока ничего не говорят. Запоминайте: Сергей Мышкин из Саратова, Роман Богословский из Липецка, Платон Беседин из Севастополя, Всеволод Непогодин из Одессы, Антон Секисов из Москвы.

Если в начале нулевых ранние реалисты сочиняли нечто исповедально-очерковое, как бы пробуя мир на зуб, то с каждым годом их проза усложняется: и стилистически, и сюжетно, и по смыслу. Те, кто начинал с наскальной живописи, яркой, но наивной, переходят к изощренным полотнам.

Вообще, сегодня (вопреки сетованиям Дмитрия Быкова на отсутствие литературы) можно говорить о немалом количестве хороших книг (и книги Быкова здесь не исключение, читайте «Остромова»). Тиражи несколько падают, часто текст проще взять на абордаж в пиратской версии, нежели оплатить в магазине, зато в рейтингах продаж ведущих магазинов «качественная литература» теснит бульварные жанры — дамские романчики и детективы, возможно, понемногу соперничая с ними в занимательности.

На мой взгляд (и он совпадает с оценками социологов), не читает никаких книг до 60% наших соотечественников, 30% предпочитают развлекуху и трэш, остальные 10% интересуются тем, что посерьезнее. Но эти 10% — вполне себе внушительный отряд, который движется по крупным городам, и борьба должна вестись за остальных — читающих хоть что-то и затюканных настолько, что им не до чтения.

Это не только вопрос цен на книги или популяризации литературы в телеящике, но и вопрос, адресованный к пишущим: а что вы пишете? Не надо забывать о читателе.

Так вот, мне кажется, усложняются и становятся более зрелыми оба — и писатель, и читатель. Последний все более взыскателен, готов к метафорике Ольги Славниковой и Александра Илличевского, легко берет увесистые книги. Что до писателей — то у них наблюдается нарастающее внимание к достоверному. Это и рассказчики Александр Снегирев, Дмитрий Данилов, Ильдар Абузяров, и те, кто ловко возится с гораздо большими объемами.

Например, Андрей Рубанов. Его тюремная повесть «Сажайте, и вырастет» — знаковый текст нулевых наравне с прилепинским «Санькя» и сенчинскими «Елтышевыми». Например, Михаил Гиголашвили — жесткая и искристая, празднично-отчаянная литература. «Чертово колесо» — авантюрный роман о перестроечной Грузии, где наркобароны и менты водят головокружительный хоровод. Его же роман — «Взятие Московии»: современная Белокаменная с гастарбайтерами и скинами глазами иностранца. Или — Александр Терехов: галлюционозный и обдирающе-честный. Всем советую его «Каменный мост» и «Немцы». Или, например, Михаил Елизаров: при всей фантасмагоричности лучшие его вещи, по-моему, «за жизнь», например «Госпиталь».

Пускай трагичные, эти книги оставляют ощущение надежды, часто никчемной, призрачной, пустой, а все-таки надежды. Они бодрят человеческий дух, что крайне важно для искусства.

На мой взгляд, интерес читателя и писателя к житейскому (да, через оптику мистики и метафизики) объясняет и быструю популярность таких книг, как «Обращение в слух» Антона Понизовского, «Несвятые святые» отца Тихона Шевкунова и, разумеется, биографических и исторических исследований («Святой против льва» Павла Басинского, работы в серии ЖЗЛ Алексея Варламова и Льва Данилкина).

Нынче нужно показать «обычных людей» и их дело — учителей, врачей, инженеров, офицеров. Не из них ли объявится сам собой желанный «герой времени»? Очень кстати нашли друг друга писатель Алексей Иванов и режиссер Александр Велединский — экранизирован роман «Географ глобус пропил».

Нынче нужен любовный и семейный роман.

Нынче нужен роман исторический: неважно о 90-х, как в «Журавлях и карликах» Леонида Юзефовича, или о Средневековье, как в «Лавре» Евгения Водолазкина (на очереди — осмысление волнений улицы и грозовой атмосферы).

Но самое главное — роман реабилитирован. Роман стали писать и читать.

Русский роман. Большой. В цвету. Он наступает. Готовьтесь.

А для меня, может быть, еще важнее и любопытнее другое.

Мой сын Ваня писать начал раньше, чем читать.

материал: Сергей Шаргунов

Московский комсомолец

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе