Конец классики

Александр Кабаков: «Человек изменился, на мой взгляд, изменился в сторону упрощения. Может ли не измениться литература, которая вся — человек?»

О том, что представляет собой литературный процесс в России, в интервью «Профилю» рассуждает писатель и публицист Александр Кабаков.

ИТАР-ТАСС

Не проходит недели, чтобы ленты информагентств не приносили новостей из области литературы. На прошлой неделе вручили литературную премию «Большая книга», на этой станет известен победитель «Русского Букера», в минувшее воскресенье завершилась Международная ярмарка интеллектуальной литературы Non/fiction. На первый взгляд российская литература живет и активно развивается. Но так ли это? О том, что представляет собой литературный процесс в России, в интервью «Профилю» рассуждает писатель и публицист Александр Кабаков.

ПРОФИЛЬ: Один написал, другой издал — это и принято называть литературным процессом?

Кабаков: На самом деле литературный процесс — это двое сошлись, выпили немножко и обругали всех остальных таких же... Раньше был Союз писателей СССР, внутри которого происходили борения. За места. Очень активные борения, потому что негде было и выпить по-человечески, кроме как в ЦДЛ, и жить негде, кроме как в писательском кооперативе, и дачу только в Переделкино можно было снять недорого... Были сплетни, мордобои после пьянок, когда начинались главные выяснения — кто гений, кто не гений… И обсуждения на секретариатах, которые привели к тому, что серьезную литературу постепенно выдавливала идеологизированная беллетристика. Теперь литературный процесс идет в издательствах. В «ЭКСМО» и АСТ литературный процесс — издавать все, что имеет отношение к литературе и может быть прочитано. Вообще-то, на мой взгляд, это и есть действительно литературный процесс… А какое-то маленькое издательство будет издавать то, что идет «в русле направления», то есть, как когда-то делали советские издательства, будет проводить единственно верную идеологическую или эстетическую линию… И это тоже литературный процесс, только суженный от вольной реки свободного сочинительства до идеологического ручейка…

ПРОФИЛЬ: Каждый пишет, как он дышит...

Кабаков: Правильно. И при этом читабельно написанного становится больше.

ПРОФИЛЬ: Для современной прозы тираж в три тысячи считается очень хорошим. Это нормально?

Кабаков: Нормально. Это очень хороший тираж. Почему должно быть больше? Везде так.

ПРОФИЛЬ: В рекламу серьезной качественной литературы у нас не вкладываются — не отобьются расходы…

Кабаков: И не нужно. Висела бы реклама, сложную литературу не стали бы читать больше, уверяю вас. Читатель откроет первые пять страниц и сразу поймет, что это не то, что ему нужно. Для тех, кому нужно, не существует никакой рекламы, у них другие способы ориентироваться.

ПРОФИЛЬ: Кто у нас сейчас формирует вкусы?

Кабаков: Литературная критика. В свое время из литературного процесса были вытеснены усилиями литературной журналистики спорные, но безусловные номера первые — Сорокин, Пелевин и в меньшей степени Лимонов. То никому из них не давали никаких премий. То вообще делали вид, что их нет. То вдруг заметили. Теперь пишут о них то, что надо было писать лет 10—15 назад, когда они действительно были интересны. Три человека написали восторженные отзывы, четвертый присоединяется к хору. Раньше некоторые хотя бы книжки читали, вот Андрей Семенович Немзер читал все до последней фразы… Еще Ильф писал: «Если этого критика оставить наедине с книгой, которую еще никто не поругал и не похвалил, он поседеет». Вот прекрасный, в своем роде действительно лучший из всего, что было написано в последнее время, «Лавр» Евгения Водолазкина. Но то, что вокруг него творится… Повторяю, хороший роман, все заслуженно, но критика не должна позволять себе такой единодушный, единоскладный вопль.

ПРОФИЛЬ: Что сейчас читаете?

Кабаков: Ничего.

ПРОФИЛЬ: Не верю.

Кабаков: Ну то есть как ничего? Человек не может не читать ничего. Бунина, Чехова, вдруг, бывает, Достоевского, хотя это мучительное упражнение. По старой детской любви — «Таинственный остров» Жюля Верна. И плюс то, что попадает в короткие списки главных литературных премий, кроме для меня заведомо предсказуемого «Национального бестселлера», про который я почти всегда знаю, что это будет поперек меня. Но я и их, как правило, все равно читаю. Но вот Топоров помер, царствие ему небесное, думаю, что теперь это все скуксится.

ПРОФИЛЬ: Зачем вы все это читаете?

Кабаков: А мне интересно просто, что люди делают в том занятии, которым я уже почти сорок лет занимаюсь, и за что в этом занятии денег дают, вот и все.

ПРОФИЛЬ: Так, может, литературный процесс в премии ушел?

Кабаков: Отчасти. Премии — некая попытка заменить тот же самый процесс, но во вполне приличных формах. Они как минимум вносят оживление. Кто не получил и не получал премии, говорят, что все распределено между своими. Кто-то думает: на следующий год надо закончить рукопись к марту, чтоб успеть… В России писатель должен жить долго — пока до него очередь на премию дойдет.

ПРОФИЛЬ: Дойдет, ведь круг имен очень узкий, одни и те же люди.

Кабаков: А кто вам сказал, что писателей должно быть много? Ну, слушайте, почему должны быть новые имена? Старые вымрут, тогда будут новые. Кто сказал, что заметных писателей должно быть восемьдесят, а не восемь?

ПРОФИЛЬ: Мы большая страна.

Кабаков: Так у нас больше писателей, чем в других странах. Вот на «Дебют» в последние годы приходят десятки тысяч рукописей. Тысяч!.. Литература — особая форма безумия. При этом я глубоко убежден, что литература в то же время не исключительное занятие, не избранничество, это обычная работа. Только тяжелая очень, одинокая и чуждая справедливости. Усилия в ней далеко не всегда вознаграждаются, и это не злой умысел распределителей премий и рангов — это Господь так судил. Хочешь создавать свой мир, соревнуясь со мною? Ну давай, но не обессудь — успеха не обещаю, как повезет… А вообще, всякая работа требует и исполнителя, и заказчика. А заказчик — читающая публика.

ПРОФИЛЬ: А что у нас заказывает публика?

Кабаков: Безусловно, меньше всего читателя сегодня интересуют попытки отражения текущей жизни. А вот мода на антиутопию, к примеру, держится уже по крайней мере четверть века. И что еще удивительнее — публика хочет «про историю». Акунин никогда не ошибается…

ПРОФИЛЬ: Все, что угодно, только не про сегодня, не про здесь и сейчас, не про то, что за окном, что пугает больше будущих катаклизмов?

Кабаков: Не знаю. Эта мода давно должна была пройти — сколько можно?! Но антиутопии последние и Сорокина, и Пелевина все-таки востребованы. Скучно, надоело, сказать нового больше нечего. А народ хочет. Все как-то забыли, что слово «роман» по-русски имеет два смысла. И сказать, что никто не пишет романы о любви, — это нелепость, тавтология; роман — он и жанр литературный, и любовь земная. Роман не может быть не о любви. Между тем романов о любви нет!

ПРОФИЛЬ: «Лавр»-то, получивший «Большую книгу» в этом году, роман о любви.

Кабаков: О любви к богу. К себе, насколько сам богоподобен. К другому — в меру его богоподобия. А роман — просто о любви, любви между прилипшими друг к другу людьми, которых тянет, они против своей воли тянутся друг к другу. Почему? Такие романы никому не нужны, любовь никого не интересует. Человек стал вообще другим. Постиндустриальное общество разрушило… отменило человека, со всей суммой ассоциаций, которые вызывало это понятие. Возвращаясь к литературе: я глубоко убежден, что последние дни доживает классическая литература. Она никому не нужна. Исчез фундамент, на котором она строилась веками. Ее уже никто не понимает. Другая жизнь — другой человек — другая литература.

ПРОФИЛЬ: Ощущения «другости», его что, раньше не было — скажем, в начале ХХ века? Сколько раз уже наступала другая жизнь!

Кабаков: Согласен с вами. Было. Но дело в степени.

ПРОФИЛЬ: Когда количество в качество перешло?

Кабаков: Когда тверской крестьянин видел скорый поезд Москва—Петербург, он совершенно логично думал, что наступает конец света. И был прав по-своему: его мир кончался. А сейчас кончается мой мир и мир многих из тех, кто моложе меня. Вот пример. «Анна Каренина» — да, все проходили. Изловите на улице послушного молодого человека с соответствующим его возрасту образованием, ну там, десятиклассника. Допустим, он читал и еще помнит. Попробуйте у него спросить, про что это. Только чтобы он говорил искренне. Пусть попробует объяснить, что случилось, Почему они не развелись? Почему Каренин не дал развода? Почему она бросилась под поезд? Ей что, жить не на что было? Мальчика не отдают? Ну, суд. Суд установит, что она может встречаться с ним дважды в неделю. Или в месяц. А то он у нее в одной ночной рубашке ходит, простудится. В чем дело? Что привлекательного во Вронском? Красивый? Там написано, что он некрасивый. На лошади ездить толком не умеет — погубил бедное животное. Что в нем привлекательного? Что, женщин привлекают такие люди? Почему? Нормальный молодой человек в этом ничего не понимает. И не должен понимать. Он не должен понимать жизнь людей, не зарабатывающих себе на хлеб.

ПРОФИЛЬ: Сейчас Анну Аркадьевну отправили бы к врачу, поставили диагноз «депрессия» и лечили таблетками.

Кабаков: И я о том же. Вся история шла к этому — от трагедии к проблеме, от пожизненного диалога с богом — к решению некоторых определенных задач… Вы понимаете, что уже нельзя написать «я познакомился с англичанином». Национальность — это неполиткорректно. Или, того хуже, «ко мне подошел негр». Не опубликуют нигде в мире, кроме как в еще дикой России. Неполиткорректно. Вместо папы с мамой — «родитель № 1» и «родитель № 2» в политкорректных странах… Это не так безобидно. Какое мне дело до того, что происходит между людьми в спальне? Но такие перемены в культуре меняют фундаментальные составляющие понятия «человек».

ПРОФИЛЬ: Как все это относится к литературе?

Кабаков: Человек изменился, на мой взгляд, изменился в сторону упрощения. Может ли не измениться литература, которая вся — человек? И она становится попроще, иначе для кого она? Мировой успех «50 оттенков серого» закономерен. Должна была появиться такая книга, очень плохо написанная. Будь она написана лучше, никакого бы успеха не было. Один мой знакомый главный редактор имел безукоризненный вкус: он в любом материале всегда находил лучшее место и его вычеркивал. Если оставить среднего читателя наедине со всеми книгами, вышедшими за год, и не выпускать до тех пор, пока он искренне не выберет «горячую пятерку», он безошибочно назовет пять худших. Современное состояние общества во всех западных странах и уже в России я обозначил бы как демократия минус культура. Но при этом я не склонен драматизировать. Люди сидят по домам и пишут — вот и весь литературный процесс. Пока он продолжается, ничего не происходит ужасного. Всегда на все книги находятся другие люди, которые написанное читают, — и мне не важно, на бумаге или на дисплее.

ПРОФИЛЬ: Какие прогнозы? Литература будет существовать?

Кабаков: Литература будет существовать как основа для визуального искусства… В последние годы появились высококачественные американские и европейские телесериалы. Они вполне могут выполнять ту же функцию, что и романы: рассказывать объемные, полноценные и вполне художественно убедительные истории человеческой жизни. Я считаю, они вытеснят сюжетную литературу. Останутся тексты для любителей, сущность которых — игра с языком.

ПРОФИЛЬ: Да, но без отличного сценария, а значит, без талантливого писателя, который его напишет, качественного фильма все равно не получится. Нужны идеи, сюжеты, образы…

Кабаков: Это другое дело. Но в этих служебных скриптах работа со словом не требуется. И это совпадает с поголовной абсолютной утратой навыков владения родным языком…

АВТОР: КЛАРИСА ПУЛЬСОН

Профиль

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе