Книжность и камерность. Новая книга Александра Кушнера

Александр Кушнер
Иван Шилов © ИА REGNUM


Новая книга классика, разумеется, не так уж нова. В ней можно найти статьи и стихи, которые были написаны десятилетия назад, наряду с теми, которые написаны сравнительно недавно, что в известной степени позволяет нам оценить косвенно и эволюцию стиля письма, и, что не менее интересно, отраженным светом, общественный климат и актуальные «темы литературной публицистики» тех лет. Не секрет, что гласность и бум «толстых журналов» — крайне показательная часть истории отечественной интеллигенции, которая закончилась тем, чем закончилась… В лучшем случае очень специфическими (с точки зрения финансирования) премиями и довольно примечательными способами выживания поэтов. Данная книга выпущена при поддержке Комитета по печати, кстати говоря… Впрочем, не будем вдаваться в подпольные тонкости литературного процесса (обнаружим только, что желающие найти «обличения и разоблачения» — могут до известной степени это сделать, есть и мемуарные романы сомнительного эмигранта, и двойственность отношения к поэту небезызвестного нобелиата, и критические заметки покойного «грозного» критика, и даже известный самоубившийся молодой поэт в своей прозе и стихах вступает местами в полемику с логикой Александра Кушнера — найти хулителей не так уж сложно), но поговорим о самой книге…

Её интеллектуальная интрига замысловата. Если не сказать — почти уникальна в отечественном нынешнем книжном ландшафте. Перед нами статьи, которые сопровождаются стихами. Такое бинокулярное зрение. Иногда вплоть до одних и тех же цитат, иногда тексты соединены через персоналии или тему (уж простите, уважаемый читатель, эти зияющие три «и» подряд — дело в поэзии вряд ли допустимое, но тут проза). Короче говоря, это уникальная книга в смысле наиподробнейшего взгляда на чужую поэзию. Вплоть до буквы, запятой, звучания, нюанса жеста. Здесь же, возможно, её самое слабое место. Всё-таки школьная интонация, пусть даже это высшая и высочайшая школа — вещь обоюдоострая. С одной стороны, перед нами великолепный учебник чтения и поэтической жизни, полный почти потерянной в наши дни внимательнейшей любви к классике, и в этом смысле каждый любитель поэзии обязан эту книжку прочитать. И выучить наизусть, вероятно. Причём, в отличие от Аверинцева или Гаспарова, здесь книга написана поэтом со всей его субъективной правдой, лирическим присутствием и последней прямотой. С другой стороны, есть что-то не очень приличное, что ли, в том, чтобы строить книгу на рассказе пусть о любимых, но, в сущности, давно умерших и не умеющих ответить людях… Вроде как когда пишешь «Пушкин был гений», то этому даже возражать трудно. Равно как сложно спорить с тем, что Волга впадает в Каспийское море. Пишущий историю всегда немного становится победителем. Мастером акцентов. Конечно, книга, полная открытий! Особенно в наше сумрачное время года, можно прочесть в ней личные и светлые, почти приятельские комментарии к истории русской поэзии.


Карл Рейхель. Пётр Андреевич Вяземский. 1817


Автор пишет как «право имеющий», вероятно, за этим скрываются свои драмы и сомнения, но, по крайней мере на поверхности, перед нами учебник стоицизма и радости жизни, уверенности в том, что такое хорошо, а что такое плохо, что является редчайшим в поэтических мирах. Где так много упадничества, отчаяния, смерти, распада, сомнений, самомнений, разочарований… Если вспомнить о том, сколько не вынесли и покончили с собой, спились, уехали, бросили писать… То перед нами редчайший ненапрасный дар жизни и редчайший образец мужества существовать, безусловно, обладая тонкостью и ранимостью. Не случайно особо проникновенными в книге кажутся тексты о Вяземском, который один из не очень многих, кто прожил долго в нашем поэтическом пантеоне.

Тексты Александра Кушнера в основном относят к «классической традиции». В его стихах нельзя представить мат, скажем, который вполне органично звучит, например, в текстах Сергея Гандлевского, которому иногда можно простить и отсутствие знаков препинания. Для Александра Кушнера это немыслимо представить! Это уродливо! Это безобразно! Это ужас! Вообще стоит заметить, что классическая традиция русской поэзии в этом смысле восходит к строгим античным традициям гармонии и соразмерности… Европейскость, условно «аристократическая», «дворянская» традиция, салонная, частично университетская. Пушкин с его регулярными французскими увлечениями. Китаю или Индии повезло меньше. В книге не найдётся ни слова о неевропейских традициях. Или множестве современных поэтов. Верлибристов. И прочих «истов». А как было бы интересно прочитать мысли Александра Семёновича про Целана или Элиота, например… Но здесь только русская поэзия, которую автор любит с младых ногтей до глубокой старости.

Даже хваля чужие стихи словами «какое чудо», «прелестно» — кажется, что Александр Семёнович почти цитирует хвалебные ремарки Пушкина на полях стихов Боратынского. Интересна сдержанность. Ярость и нежность, радость и горе, страсть и любовь к простым вещам. Трагедия, которая уравновешена счастьем. Почти всё происходит через деталь, вещь, вглядывание в жизнь, отраженный свет. Никакой видимой «поэтичности» лирического героя, и вообще никакого явного геройства — нет. Что и привлекает. Отсутствие позы. Естественность. Умеренность.

В этом и сила, даже я, не являясь «фанатом» поэта, несколько раз чуть не расплакался читая стихи после статей. И мне приходят в голову пусть не выученные наизусть, но осязаемые образы и из других поэтических книг: встреча на мостике с бывшей возлюбленной, поход на бокс, иллюстрация, увиденная в исторической книге, графин, сирень, мальчик, который прижимается к стеклу в вагоне поезда, пока проносятся пейзажи… Конечно, это только оболочки, стихи не про это вовсе, но это прекрасные русские стихи. Мне лично совершенно недоступные. Правильные. Интересно, что о подобной поэзии можно говорить как о торжестве нормативности — в плохом и хорошем смысле. Конечно, в лучших примерах за всеми этими алмазными чёткостями граней — проступает человеческая теплота и грусть. И все подробности человеческой трагикомедии. Тем необычный было увидеть на странице 238 в цитируемом, одном из самых противоречивых стихотворений Мандельштама — вкравшуюся опечатку. Вместо «бойца» было напечатано «отца». Но, может быть, это маленькое свидетельство неидеальности делает книгу только более совершенной и человечной. Кстати, «Стихи о русской поэзии» самого Мандельштама до какой-то степени можно считать, пожалуй, прототипом этой книги…


Осип Мандельштам


Статьям в книге свойственна тоже некоторая «старомодность» литературоведения (нет здесь «деконструкции», «психоанализа», «феминизма», «постколониализма» — например, хотя — в качестве почти украшения — звучат мельком имена Хайдеггера или Барта), но всё это кажется вполне ностальгически прекрасным и говорит о времени, когда статьи писались с некоторым просвещенческим пафосом. А книги про историю литературы выходили многотысячными тиражами. В целом, конечно, это экскурсы и экскурсии по литературным музеям. Головокружительные лабиринты, зеркальные коридоры взаимоотражений, ревностей, цитат, любовей, личных отношений, влияний… Но всё предельно вежливо и дипломатично. Так и представляется дворянский литературный вельможа в державинском колпаке. С книксенами, духами, ящичками письменного стола из благородного красного дерева. Но и дуэльные пистолеты неподалёку. Так что я, пользуясь случаем, попрошу прощения за излишне дерзкий тон.

Если старость чем-то похожа на юность, то возможность в счастливых случаях ранимостью и открытостью, непосредственностью переживания жизни. И, конечно, перед нами писатель из доинтернетной эпохи, который смотрит на литературу иначе, чего стоят только многочисленные прогулки по набережным и горячие разговоры, которые описаны в книге. Когда я читал эту книгу, то меня не покидало ощущение зависти к настоящему, сложному, прошедшему… Мои «личные отношения» с Александром Семёновичем никогда особо не складывались, но я позволю несколько строк и про них, раз уж пишу про чужую полумемуарную книгу. Не могу побороть искушения. Начертать ножиком на заборе и своё имя…


Александр Кушнер


Первый раз я увидел поэта мельком, совершенно случайно в коридоре, когда меня попросили как курьера занести книгу его супруге, и я даже не знал, в чьей прихожей я нахожусь, второй раз это был книжный магазин, где я уже чуть-чуть поговорил, а третий раз столичная улица. Между этими разами мы чуть-чуть переписывались. Все эти встречи были совершенно не планированы, что несколько раздражало. Словно бы судьба давала мне возможность, которой я никак не мог воспользоваться. Раз уж в книге приводятся письма великих, то я позволю себе привести письмо автора книги мне. Благо, что ничего личного в нём нет. Этот ответ на письмо, где я прошу о возможности интервью, скорее как шанс просто поговорить, чем реальную журналистскую необходимость. Надеюсь, что Александр Семёнович простит мне шалость публикации переписки. В конце концов, это всего лишь письмо очередному «начинающему писателю» в моём лице, который сталкивается с собственной неаккуратностью, необразованностью, провинциальной претенциозностью и невозможностью найти свой голос на границе черновика, подражания, сумбура. И в этом я — увы — типичен. Думаю, что многие стареющие молодые писатели что-то подобное переживают.


Здравствуйте, Дмитрий! Рад нашей случайной встрече в Москве. Такие эпизоды любят прозаики в своих романах. Что касается интервью, то я несколько устал от них: всё одно и то же, надоело повторяться. Но готов прочесть Ваши вопросы: вдруг они окажутся интересными для меня.

Ваши стихи в «Урале» посмотрел. В них есть поэтическая мелодия и предметные, хорошо увиденные подробности, например, про судьбу, похожую на примерку нового костюма, но вы небрежно и неряшливо обращаетесь с поэтической речью, позволяете себе такие фразы, как: «могиле деда на поблекнет в пять минут» Что это значит? Или: «Подписные издания полке на»! Зачем же так калечить родной язык? Ведь вы же грамотный и образованный человек! Не позволяйте себе таких вещей, зачем Вам они?

А. Кушнер


Как жить в покалеченном мире и стране, в надежде обрести гармонию и красоту? Прекрасный, пусть и риторический вопрос. Некоторые образцы строгой красоты вы сможете найти в этой очаровательной книге. Конечно, спросить в интервью мне нечего. Лучше молчать. И пару месяцев почитать чужие стихи. И гулять по набережным, пока есть такая возможность. Среди прекрасного камня и металла над хаосом тщетно разнообразной воды.

Поделиться