12 мая из Израиля пришла печальная весть: умер писатель, поэт, переводчик и публицист Алексей Цветков. Специально для «Горького» о нем написала Елена Фанайлова.
Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Первым стихотворением Алексея Петровича Цветкова после долгого поэтического молчания стало «Третье сентября», о трагедии Беслана. Текст появился 4-го числа, записан был практически моментально. Это мне рассказывал сам автор. Произошло довольно удивительное событие, нечастый парадокс, когда стихотворную речь высочайшего качества провоцирует событие ужасающее (можно сказать, это такой архетип Лиссабонского землетрясения наоборот). Можно ли писать после Беслана? Оказалось, можно, и можно превосходно писать до конца жизни автора. Вообще, это довольно удивительный текст: политический памфлет, положенный на вполне узнаваемый мотив, от Окуджавы до Аллы Пугачевой. Инверсии и психические перверсии, черные метанойи, совершаемые голосом начальника хора (это не лирический герой, настаиваю), делают его единственно адекватным способом говорения о массовой гибели детей по вине силовой машины, инструментом говорения о насильственной смерти, количество которой невероятно выросло. Ибо то, что происходит в Украине после русского вторжения, — это тысячекратно повторенный Беслан (говорю это как репортер Беслана).
Алексей Петрович был фантастически, почти нечеловечески умен. Как говорит другой наш коллега, Игорь Померанцев, хороших поэтов много, мало среди них умных, это редкое сочетание. Равной уму Цветкова была его желчность. Если ты выдерживал его экзистенциальную горечь и яд формулировок, то принимался им в собеседники, а это дорогого стоило.
Алексей Цветков — мой старший коллега и товарищ, который показывал другим линию сопротивления и личную цену этого сопротивления. Его тексты и его стоические манеры — это некая школа того, как говорить «нет» тому, что ты считаешь злом. Собственно, это точка, из которой единственно и следует писать сегодня: «На твой безумный мир / Ответ один — отказ». Он считал открытым злом советский мир и полагал, что в постсоветском мире основные черты этого зла прекрасно сохранились. Для него было совершенно неприемлемо социальное насилие во всех его видах. Он не доверял «человеческому» как таковому в публичном поле, он недолюбливал антропос в его политическом изводе. И в людской природе, и в политике он разбирался одинаково безупречно. Если присоединить к этому его естественно-научные знания (он начинал студентом-химиком) и широчайшую гуманитарную образованность, то мы наблюдаем мыслителя удивительного объема и научной трезвости. Его диссертация была посвящена Андрею Платонову (этой информацией я обязана Ольге Меерсон), и я сожалею, что не знала этого раньше — впрочем, если бы я попросила Петровича дать мне этот текст, скорее всего, была бы осмеяна за сентиментальность. Несколько лет он преподавал русскую литературу в Америке. Когда мы познакомились в конце девяностых, он, большой русский поэт, вел на «Радио Свобода»* вместе с физиком Александром Костинским передачи об интернете и новейших технологиях — «Седьмой континент» и «Атлантический дневник». Здесь я процитирую пост из фейсбука своего друга, львовянина Андрея Павлышина, историка и переводчика: «Его (Цветкова) программа была для меня вторым университетом — глубокая, всесторонняя, очень познавательная, речь шла о масштабном осмыслении настоящего и будущего через призму технологий, коммуникаций, социальных перемен. По мощи мысли и изложения я ставлю его рядом со Станиславом Лемом». Еще один почитатель таланта Алексея Петровича сравнивает его с Зубром, ученым-биологом, главным героем повести Даниила Гранина. Я каждый раз ждала колонки Цветкова, чтобы сверить по ним собственное ощущение реальности. Не знаю, как их назвать — политико-культурологическими, социологическими, футурологическими?
Попробую сказать, почему русская культура с уходом АПЦ понесла неоценимую утрату, и меня лично этот уход невыносимо огорчает не только потому, что мы были дружны. Потому что АПЦ — это редчайший в русской культуре тип поэта и мыслителя. Он был абсолютно включен в современную политическую историю. Это весьма характерный для польской и французской гуманитарной сферы тип поэта-интеллектуала, одновременно активного колумниста, но довольно слабо представленный в России вид творца. Интеллектуальная недоразвитость и политическая наивность делает русскую культуру неспособной ни всерьез противостоять государству в его агрессивных намерениях, ни воспитывать общество (а не развлекать его). Источник этой беды понятен — трагическая инерция советских времен, когда интересоваться политикой было неловко. Ну так Цветков и уехал в свое время в Америку, где выход на антивоенные демонстрации не считался чем-то странным. В России есть известная позиция политизированного писателя (художника) — это фигура, солидарная с властью. Но почему-то такой художник, как правило, не производит нового смысла. Не надо иллюзий: русская культура довольно провинциальна. Однако внутри ее скромного пространства честность и авторефлексия писателя чрезвычайно важны. Именно они делают этого писателя и эту литературу частью большого мира. Так называемая отмена русской культуры только льстит общей иллюзии о величии. Любая культура имеет смысл в глобальном мире только в политическом контексте. АПЦ это прекрасно понимал как знаток Римской империи и переводчик Шекспира: так устроена экспансия. Он защищал свою политическую позицию в честном бою (не возьмусь сказать, когда он был классическим университетским американским либералом, когда правым израильским консерватором, это все сочеталось в удивительных пропорциях, но было ужасно убедительным). Он был совершенной машиной разоблачения человеческой глупости и неясности мышления.
Смерть всегда ужасна, страшна — была, есть и будет для людей. Как врач, я понимаю по отрывкам из его фб, какой степени стойкости ему стоили последние дни в больнице, буквально в духе римского героя его неоконченной прозы. Но у смерти любого человека, даже не такого достойного, как АПЦ, есть итог: смысл жизни. Любовь и сделанное. Те, кого ты любил, и то, что ты построил. То, что он написал, будет после его смерти. Это банально, но это правда.
P. S. Прислали короткое видео, где АПЦ на дне рождения у Бахыта Кенжеева поет, выпимши, старинную русинскую песню времен Австро-Венгерской империи, от имени рекрута, которого забирают в армию, «Кедь ми прийшла карта нароковац». Это про его чувство Восточной Европы и Украины, судьбу которой он понимал как ее уроженец и старался объяснить своим читателям.