Что стало с журналом «Наш современник»?

— Александр Иванович, зимой исполнится сорок лет с того момента, как вы начали работать в журнале «Наш современник». Какие чувства испытываете, оглядываясь назад?

— Мы с журналом почти ровесники. Я на три года старше. Родился в 1953, а журнал выходит с 1956-го. Сорок лет, что я работаю в «Нашем современнике», — это бо́льшая часть моей жизни. Но и бо́льшая часть истории журнала. Сказать, что ощущаю сопричастность, — ничего не сказать. Не сопричастность, а сродненность, глубокую вовлеченность в жизнь журнала, его историю, а через нее в историю страны. «Наш современник» – во всяком случае на моей памяти – не ограничивал себя литературной повесткой. Он был органом направления, которое сам же и создавал.

— Расскажите, какими были ваши первые дни в журнале. Было ли что-то за это время, о чем сейчас жалеете? Какими достижениями и публикациями за это время особенно гордитесь?

— Признаюсь, я шел в журнал с опаской. За плечами было издание неподцензурного альманаха «Московское время». Я собирал его вместе с друзьями: Александром Сопровским, Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Алексеем Цветковым, Михаилом Лукичевым. Не сказать, что мы были диссидентами, но к советской печати относились так же, как профессор Преображенский из «Собачьего сердца». Кстати, точно так же я отношусь к нынешнему официозу. И вот я сотрудник советского издания! В «Наш современник» меня рекомендовал Вадим Кожинов. Но прежде чем представить меня своему другу Юрию Селезневу, только что назначенному первым заместителем главного, он долго беседовал со мной. Вадим Валерианович умел убеждать.

О чем жалею? Это тоже из впечатлений первого года: скандал, разразившийся после публикации ноябрьского номера со статьей Вадима Кожинова «И назовет меня всяк сущий в ней язык». Немарксистская трактовка истории! Селезнева, подписавшего номер, уволили. А журнал лишился не только отличного организатора (Юрий Иванович проявил себя, возглавляя редакцию «ЖЗЛ») и талантливого критика, но и идеолога нового типа, который мог бы стать лидером патриотического движения в перестройку. Результат — несколько потерянных лет и упущенная инициатива в идеологической борьбе на рубеже девяностых.

— Когда человек отдает существенную часть жизни одному изданию или проекту, зачастую он как бы полностью растворяется в нем. Когда мы говорим «Александр Казинцев», мы подразумеваем «Наш современник». Насколько вы сами внутренне разделяете себя как критика, публициста и поэта и себя как многолетнего сотрудника журнала?

— Трудный вопрос. «Наш современник» — народный журнал. Но это не только политика редакции — это мой собственный выбор. Он меня нисколько не смущает, не ущемляет моих интересов. Однако нельзя все время только и делать, что «служить народу». Так можно превратиться в профессионального патриота — из тех, которые на вопрос: «Что делаешь?» — отвечают: «Родину люблю». У человека должно быть за душой что-то еще помимо «генеральной линии». У меня таким «еще» были мои истоки, как сейчас говорят, «бэкграунд». Поэзия, издание «Московского времени», дружба с Арсением Тарковским. Я ездил на студенческую конференцию в Тарту к Юрию Лотману, ходил на психфак МГУ слушать лекции Мераба Мамардашвили.

Необдуманных поступков я не совершал. Но и от своего багажа не отказывался. В 1983 году в «Нашем современнике» появилась моя статья о молодой поэзии «Поиск пути», где в качестве образца я цитировал стихи Александра Сопровского. В том же году в «Вопросах литературы» вышла моя статья «Я наблюдал, боготворя…» о поэзии Бориса Пастернака, Анны Ахматовой. Тогда они были еще под подозрением. История публикации напоминала детектив: сотрудники редакции пошли на обман высокопоставленных членов редколлегии — замминистра культуры Юрия Барабаша и директора Института мировой литературы Георгия Бердникова, не принявших статью. Я имел неосторожность похвалиться этим в нашем журнале. Заведующий отделом критики, которому я показал только что вышедший номер «Вопросов литературы», доложил главному. Викулов вызвал меня на ковер. Я не стал юлить и сказал, что считаю Пастернака и Ахматову выдающимися поэтами. Если мои взгляды противоречат позиции редакции, готов написать заявление об уходе. Сергей Васильевич, офицер Великой Отечественной, был известен крутым нравом, но ценил прямоту и честность. Он оставил меня в журнале.

Я не стыдился своих взглядов. В этом меня поддерживал Вадим Кожинов, считавший «искус вольнолюбия» моим преимуществом. Думаю, некоторая «инакость» полезна для общего дела. В отличие от ортодоксальных коллег, я имел возможность взглянуть на предмет обсуждения с разных сторон, что придавало оценке объективность. Я ценил произведения не потому, что они «наши», а потому что они обладают очевидными художественными достоинствами.

Конечно, «Наш современник» сильно повлиял на меня, уточнив, а в чем-то изменив мои взгляды. Но и я в течение этих сорока лет влиял на позицию журнала.

— 80-е и 90-е годы были временем активной общественной борьбы, когда писателей разделяли не столько эстетические, сколько политические убеждения. Насколько остро стоял для вас вопрос о «своих» и «чужих»? Есть ли сейчас в литературном процессе «свои» и «чужие»? И, если есть, насколько остро это противостояние?

Примириться писатели пытались неоднократно. Последний раз в конце 90-х годов. Секция критики устроила в ЦДЛ обсуждение новых рассказов Валентина Распутина. Тогда уже не все его любили, но уважали все. Устроители рассчитывали, что творчество выдающегося писателя примирит антагонистов — как имя Пушкина во время юбилейных торжеств 1880 года. Действительно, пришли и патриоты, и либералы. Выступали через одного. В числе первых, если не ошибаюсь, Владимир Огнев, влиятельный критик умеренно либеральных взглядов. Он высоко оценил рассказы за правду жизни, дескать, прозаик показал, что, если русского человека не отхлестать, тот ничего не сделает. Не ручаюсь за точность формулировок, но смысл был именно такой. Затем слово дали мне. Я сказал: «Последнее время немало говорят о необходимости объединения союзов. Но я не могу объединяться с теми, кто хочет отхлестать русского человека». В ту пору либералы зачитывались повестью Василия Гроссмана «Все течет». Приведу цитату: «Крепостная душа русской души живет в русской вере, и в русском неверии, и в русском кротком человеколюбии, и в русской бесшабашности, в хулиганстве и удали, и в русском скопидомстве и мещанстве, и в русском покорном трудолюбии, и в русской аскетической чистоте, и в русском сверхмошенничестве, и в грозной для врага отваге русских воинов, и в отсутствии человеческого достоинства в русском характере».

Борьба не ограничивалась словесной сферой. Конец 80-х — начало 90-х — эпоха сепаратизма и русофобии. По окраинам Союза размашисто шагал парад суверенитетов, то и дело оборачиваясь погромами. В Баку в январе 1990-го, в Душанбе в феврале того же года. Писатели «союзных» республик активно участвовали в сепаратистских движениях. Приводить имена можно списками, не стану. Но два имени назову. Звиад Гамсахурдия, литературовед, член Союза писателей, первый президент Грузии, и Зелимхан Яндарбиев, поэт, литературный чиновник в СССР, второй президент Ичкерии (Чечни). Оба отъявленные русофобы. Сборник стихов Яндарбиева трогательно назывался «Сажайте, люди, деревца». Сколько русских людей погубил этот любитель живой природы! В Москве либеральная интеллигенция, в том числе писательская группа «Апрель», активно поддерживала окраинные выступления. В столице регулярно проходили многотысячные шествия «За нашу и вашу свободу!». Пресса была переполнена статьями, где русских изображали притеснителями соседних народов, тупыми, ленивыми существами, склонными к алкоголизму.

Как в таких условиях должны были вести себя русские писатели? Валентин Распутин и Василий Белов отложили работу над художественными произведениями и публиковали злободневные статьи, выступали на Съезде народных депутатов и на вечерах «Нашего современника», собиравших стадионы. Всегда чуравшиеся политики, они вошли во властные структуры, пытаясь защитить русских людей.

Спустя тридцать лет страсти как будто улеглись. Но почитайте запальчивые выпады Натальи Ивановой, Дмитрия Быкова и Вы увидите, что пламя не погасло. Быков провозгласил: «Это не страна Александра Казинцева и Владимира Бондаренко… Это не их страна, и они не имеют на нее права, это моя страна».

— За сорок лет вы работали со многими знаковыми русскими писателями и публицистами. Кого бы вы особенно выделили среди них? Кто был вам дорог не только как писатель, но и как человек?

— Я уже называл дорогие для меня имена. Добавлю к ним Юрия Селезнева, демографа Галину Литвинову, эколога Федора Шипунова, замечательного поэта-фронтовика Виктора Кочеткова, публициста Ирину Стрелкову. Конечно, Василия Белова — горячего, вспыльчивого и тут же готового примириться, наивного в житейских делах и проницательного, когда речь шла о движениях души. Белов заходил в редакцию после заседаний Съезда народных депутатов — бледный, возмущенный той ложью, которую изливали на Россию делегаты «союзных» республик. По-моему, Василий Иванович так и не оправился от этих потрясений.

Особо скажу о Валентине Распутине. Для меня он не только живое воплощение таланта, но и образец человека, следующего заповедям Христа. Христос воплощал в себе любовь к человеку. Ее отсвет отразился в душе Валентина Григорьевича. При огромной известности Валентин Григорьевич был невероятно скромен. Как-то он пришел в журнал, когда никого из начальства, кроме меня, не было. Хоть я и не курирую прозу, взял принесенную рукопись. И в тот же вечер позвонил Распутину, чтобы выразить восхищение. Знаменитый писатель растрогался: «Александр Иванович, первый раз в жизни мне звонят из редакции в тот же день, как принес рукопись». Даже сейчас вспоминаю Валентина Григорьевича и на душе светлеет.

— Поговорим о сегодняшнем дне. Я прекрасно знаю, насколько большое внимание уделяет журнал молодым авторам, потому что и сам попал в журнал, благодаря этому. Расскажите о «молодежных» номерах «Нашего современника». Как давно они выходят? Кто за это время стал постоянным автором журнала?

— Прежде чем стихи или рассказ появятся на страницах, кто-то должен прочесть их в рукописи, отобрать, поработать с автором, втиснуть в под завязку забитый план номера, а после публикации привлечь к ним внимание критиков, издателей, организаторов конкурсов. Это делает не журнал — конкретный человек, имеющий фамилию и имя. И от того, насколько ответственно и настойчиво он выполняет эту работу, зависит успех начинающего автора и в конечном счете успех журнала.

«Наш современник» начал печатать молодежные подборки с 2005 года. Первая была сформирована по итогам совещания в Переделкине. Выразительная деталь: в совещании участвовал Захар Прилепин, но тогдашние сотрудники отдела прозы отобрали не его, а некоего Фуфлыгина. Кстати, годом ранее я привез с семинара в Липках повесть Захара «Патологии» и предложил ее отделу прозы. Мне ответили: «Да у нас таких полно». В итоге Прилепин дебютировал не в «Нашем современнике», а в «Севере», повесть перевели на множество языков, молодой автор стал знаменитым. В 2007-м именно Захара я попросил представить молодых. Он собрал великолепный номер из писателей своего поколения: Андрей Рубанов, Александр Карасев, Ирина Мамаева и он сам. С 2008-го молодежные выпуски формирую я на основе семинаров в Липках. Первоначально печатали в основном молодых поэтов: Елизавету Мартынову, Марию Знобищеву, Карину Сейдаметову, Кристину Кармалиту. С 2014 года настало время прозы: Андрей Антипин, Елена Тулушева, Дмитрий Филиппов, Юрий Лунин, Андрей Тимофеев. Кого мы печатаем сегодня, покажет очередной молодежный номер. Он выходит на днях. Хорошего чтения!

— Я благодарен вам за то, что в 2016 году вы опубликовали мою статью о «новых традиционалистах», которые там довольно громко были названы «будущим русской литературы». Как вы сейчас оцениваете это явление? Может быть, то была с моей стороны лишь молодая горячка и стремление выдать желаемое за действительное? Состоялись ли «новые традиционалисты», на ваш взгляд, и есть ли у них будущее?

— Я смотрю на новое поколение не так масштабно, как вы. Станут ли «новые традиционалисты» «будущим русской литературы», мы узнаем десятилетия спустя. А то и вовсе не узнаем. Все зависит от вас. А пока скажу: ребята, вам фантастически повезло! Нашлось несколько талантливых прозаиков примерно одного возраста, а это уже литературная группа. Нашелся идеолог, объявивший об их общности. Нашелся редактор и журнал, готовый вас печатать. Все козыри на руках.

О «новых традиционалистах» пишут академические «Вопросы литературы». Того и гляди начнут защищать диссертации. В разговоре со мной Ольга Брейнингер, американская писательница, родившаяся в России, обмолвилась о молодом авторе: «Эта проза ближе к “новым традиционалистам”». Видите, о вас уже за океаном знают! В нынешнем году Русский культурный центр в Париже представил серию видеоматериалов об Антипине, Тулушевой и о вас. Писать бы да писать! Но меня тревожит спад творческой динамики. Андрей Антипин давно не публиковал повестей. Его миниатюры хороши, но это только миниатюры. Дмитрий Филиппов уверяет, что пишет роман, но издает публицистику. Да и вы, Андрей, после «Пробуждения» ничего крупного не написали. Что случилось? Откуда эта творческая немощь при блестящих, казалось бы, перспективах? Возможно, проблема в читателе. Точнее, в его отсутствии. Можно ли создать литературу, не имея читательского отзыва? Даже у русской эмиграции первой волны была небольшая аудитория. А вот у второй ее не было, и ничего крупного она не создала, хотя авторы были талантливые (Иван Елагин). Возможно, это какие-то внутренние проблемы — у каждого свои. Но, если вы замахнулись так широко («будущее русской литературы»), этому надо соответствовать.

— Каковы перспективы толстых журналов в России? Каковы перспективы «Нашего современника»?

— Не стоит специально выделять толстые журналы. А книжные тиражи не падают? Вся литература в беде. Вы, наверное, не застали, а я помню: входишь в вагон метро — все уткнулись в книги. Сейчас не вылезают из смартфонов, но загляните: читают единицы, большинство либо играют, либо переписываются. В киноиндустрии положение вроде бы лучше. Но уберите миллиардные программы поддержки, и российское кино исчезнет. Происходит деградация культуры. Расчеловечивание человека. Возможно, толстые журналы исчезнут. Но, боюсь, вместе с цивилизацией.

— Вы много лет вели в журнале рубрики «Дневник современника», «Поезд убирается в тупик», «Менеджер дикого поля», где рассуждали о проблемах нашего общества. Последняя из ваших опубликованных статей называлась «Новая ненормальность» и была посвящена «карантинным» событиям. В связи с этим хочу задать вопрос, на который, может быть, трудно ответить кратко: каким вы видите ближайшее будущее России? Есть ли позитивные явления, с которыми связаны ваши надежды?

— Не путайте: «Дневник современника» — авторская рубрика, которую я вел в журнале с 1991 года. Печатал отклики на самые острые проблемы страны. А «Менеджер Дикого поля», «Поезд убирается в тупик» — циклы статей под этой рубрикой. Последний я так и не завершил, хотя оставалась всего одна статья. Внезапно ощутил, что потерял своего читателя. Наверное, есть несколько десятков тех, для кого я писал, — интеллектуалов, ценящих не нахрап (невзыскательная публика путает его с эмоциональностью), а аргументы, не туманные отсылки к конспирологии, а точные факты. Поэтому в моих работах так много ссылок на источники, чтобы читатель мог все проверить сам. Проверить, обдумать, решить, на чьей стороне правда.

Я читаю множество статей: публицистика, политология. И обязательно просматриваю отклики. Это своего рода социологическое исследование. Обычно уже после третьего-четвертого о теме забывают и начинаются взаимные обвинения, порой матерные. В обществе царят нетерпимость и воинствующий антиинтеллектуализм. Можно ли построить будущее на такой основе? Будущее надо проговорить — в спорах, дискуссиях, столкновениях мнений. Такую возможность сегодня искореняют и на личном, и на общественном уровне. В результате у России нет образа будущего. Провозглашают равнение на прошлое. На официальном уровне это «скрепы», а на бытовом люди просто тянутся к тому, что было. Запомнился комментарий: как хорошо было в Советском Союзе, может, мы еще отыщем дорогу в прошлое…

По-человечески понять их можно. Однако в ситуации, когда мир движется вперед — к новым технологиям, новой организации работ (та же удаленка), новым общественным отношениям (прямая демократия, совместное управление предприятиями с участием профсоюзов), стремиться в прошлое опасно. По сути, это означает добровольно уйти из истории.

В таком случае — откуда возьмется будущее? Но это пока еще (подчеркиваю: пока) не означает, что у России будущего нет. Все зависит от наших усилий. Я много лет бьюсь, доказывая: решающий фактор — самоорганизация масс. А мне в ответ: да что мы можем сделать? Синдром выученной беспомощности страшнее всего. К счастью, появляются первые признаки социального пробуждения: самоорганизация в Екатеринбурге, Шиесе, Хабаровске. За будущее надо бороться.

Поделиться