Человек из времени литературных героев

Ушел Бенедикт САРНОВ

Бенедикт Михайлович Сарнов был столпом своего литературного времени — эпохи взрывного, яростного, резкого обновления текстов и умов в 1960-х. 

 Отважный критик, работавший в «оттепельной» «Литгазете», блестящий пародист (книга пародий «Липовые аллеи» (1966), написанная им совместно со Станиславом Рассадиным и Лазарем Лазаревым, положила начало возрождению жанра в России). А в 1970-х, когда в верхах в очередной раз решили, что «Россию надо подморозить», — вчерашние бойцы стали просветителями. Вместе со Станиславом Рассадиным Бенедикт Сарнов долгие годы делал на радио передачи для подростков «В стране литературных героев». (К слову сказать, еще неизвестно, что было важнее для очеловечивания населения великой державы: блестящие полемические статьи или эта многолетняя смиренная просветительская работа на радио?).

«Время Сарнова» пришло второй раз в конце века. Его книги «Наш советский новояз» и «Случай Эренбурга», его четырехтомное исследование «Сталин и писатели», его мемуары «Скуки не было» — продолжение той же литературной истории «настоящего ХХ века», писать которую Сарнов начал в 1960-х.

Бенедикт Михайлович был автором «Новой газеты». Его книга «Империя зла: судьбы писателей» вышла в издательстве «Новая газета» в 2011 году. В память яркого полемиста, человека, состоявшего из вещества литературы и литературной борьбы, — публикуем фрагмент из нее…

Прощайте, Бенедикт Михайлович! Ваши книги остались с нами.

Редакция «Новой газеты»

Самоубийство Фадеева

ФРАГМЕНТ ИЗ КНИГИ «ИМПЕРИЯ ЗЛА: СУДЬБЫ ПИСАТЕЛЕЙ»

Сразу после его гибели стало известно — хоть и вполголоса, но это тогда достаточно широко обсуждалось, — что он оставил письмо, в котором объяснил, что толкнуло его на самоубийство. Адресовано, правда, это его письмо было не «Всем!», как предсмертное письмо Маяковского: у него был гораздо более узкий и вполне конкретный адрес.

На столе, тщательно заклеенное, лежало письмо, адресованное в ЦК КПСС.

— Я первый приехал на происшествие, — рассказывал мне потом начальник Одинцовской милиции, — и хотел взять письмо, но полковник из Комитета госбезопасности резким жестом взял его из моих рук. «Это не для вас», — добавил он.

Те, кому это письмо было адресовано, пришли в ярость от того, что они в нем прочли. Видно — по реакции, какая на это его письмо последовала.

В сообщении о его смерти говорилось, что «в течение многих лет он страдал тяжелым прогрессирующим недугом — алкоголизмом», и покончил с собой «в состоянии депрессии, вызванной очередным приступом недуга». То есть — в состоянии запоя. Между тем все близкие его, да и не только близкие, знали, что в дни, предшествовавшие гибели, Фадеев не пил и пустил себе пулю в сердце, находясь в здравом уме и трезвой памяти.

Цель этой государственной лжи прежде всего состояла, конечно, в том, чтобы замазать, замаскировать общественный смысл трагедии, снять вину за случившееся с себя, целиком взвалить ее на алкоголика, который наложил на себя руки, будто бы сам не ведая, что творил.

Но выплеснулось в нем и раздражение, злоба, откровенная месть за то, ЧТО он там высказал им в этом своем предсмертном письме.

Особенно наглядно это проявилось в таком казусе.

В одной из газет проскочила более откровенная формулировка: там прямо, уже без всяких околичностей и эвфемизмов, говорилось, что Фадеев покончил с собой в состоянии запоя. Текст сообщения, видимо, редактировался до последней минуты и в конце концов был выбран все-таки вариант, который начальство сочло более приличным. Но за всем ведь не углядишь, и вот — в печать проник и более откровенный, совсем уже непристойный вариант тассовского сообщения.

Рассказывали, что возмущенный этим Шолохов будто бы сказал Ворошилову:

— Что же это вы про Сашку такую гадость напечатали? Так, небось, когда я отдам концы, и про меня напишете?

И Ворошилов будто бы ответил:

— Знал бы ты, что он нам там понаписал!

Я написал: «будто бы», потому что все это — ходившие тогда слухи.

Поди знай, был ли на самом деле у Шолохова с Ворошиловым такой разговор, или все это плод чьей-то фантазии?

Но реплика, которую молва приписала Ворошилову, не выдумана. Что-то такое, как выяснилось, он действительно произнес:

Официально было объявлено: Фадеев застрелился с перепоя.

Могу добавить рассказанное мне лично А. Сурковым:

Клим Ворошилов приехал в Колонный зал Дома союзов, чтобы отдать последний долг покойному. Постояв в почетном карауле, он сказал:

— Мы бы его похоронили на Красной площади, но он оставил такое письмо…

(В.Я. Кирпотин. Ровесник железного века.— Мемуарная книга. М. 2006)

Клим, стало быть, не скрыл, что злобное, лживое сообщение ТАСС было прямым их ответом на то, что он там, в этом своем предсмертном письме «им» — или «про них» — понаписал.

Все эти — и другие такие же — слухи еще больше подогревали и без того острый интерес к этому фадеевскому письму. Так хотелось узнать, ЧТО ЖЕ все-таки он ИМ там понаписал?

И вот — уже в другую историческую эпоху — письмо это было опубликовано. И мы наконец его прочли:

«В ЦК КПСС

<13 мая 1956 г. Переделкино>

Не вижу возможности дальше жить, т к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы — в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности уме<р>ло, не достигнув 40—50 лет.

Литература — это святая святых — отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа, и с самых «высоких» трибун — таких как Московская конференция или ХХ партсъезд — раздался новый лозунг «Ату ее!». Тот путь, которым собираются «исправить» положение, вызывает возмущение: собрана группа невежд, за исключением немногих честных людей, находящихся в состоянии такой же затравленности и потому не могущих сказать правду, — и выводы, глубоко антиленинские, ибо исходят из бюрократических привычек, сопровождаются угрозой той же «дубинкой». <…>

Нас после смерти Ленина низвели до положения мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это — «партийностью». И теперь, когда все можно было бы исправить, сказалась примитивность, невежественность — при возмутительной дозе самоуверенности — тех, кто должен был бы все это исправить. Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных. Единицы тех, кто сохранил в душе священный огонь, находятся в положении париев и — по возрасту своему — скоро умрут. И нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…

Литература — этот высший плод нового строя — унижена, затравлена, загублена. Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти — невежды.

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни».

Слов нет, «ИМ» было тут на что обидеться и разозлиться. И если бы мы прочли это письмо сразу после его трагической гибели, оно, наверно, произвело бы на нас неизмеримо более сильное впечатление. Но сейчас (опубликовано в газете «Гласность» 20 сентября 1990 г.) оно вызвало скорее разочарование.

Прежде всего оно поражало тем, что это было письмо не крупного человека. А Фадеев, как к нему ни относись, был — так, во всяком случае, мы привыкли о нем думать, — человек крупный. Да и сама его трагическая гибель была жестом большого, крупного человека.

«Твой выстрел был подобен Этне в предгорье трусов и трусих», — написал Пастернак о самоубийстве Маяковского. О выстреле Фадеева он же высказался иначе:

...И культ здоровья и мещанства

Еще по-прежнему в чести,

Так что стреляются из пьянства,

Не в силах этого снести.

Как мы теперь уже знаем, Фадеев застрелился не «из пьянства», и выстрел его, хоть и не был «подобен Этне», но в том новом «предгорье трусов и трусих», в каком он раздался, прозвучал достаточно громко…

Редакция «Новой газеты»

Новая газета

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе