Борис Пастернак: «В слезах от счастья»
14 февраля 2015 ● Фома
10 февраля 2015 года - 125 лет со дня рождения Бориса Пастернака
Говорят, в подмосковном Переделкине ещё встречаются старожилы, которые могут описать исчезнувший вид из окна дачного кабинета Бориса Пастернака.
Говорят, в подмосковном Переделкине ещё встречаются старожилы, которые могут описать исчезнувший вид из окна дачного кабинета Бориса Пастернака.
Что же было видно в те времена, когда мемориальный музей поэта еще не был признан? Оказывается, за полем, нынче густо застроенным коттеджами, просматривались погост и золотистые купола храма Преображения Господня. А если приглядеться внимательней, различались и верхушки трех сосен, под которыми более полувека тому назад похоронили поэта, одухотворившего своими стихами эти места. С печальной гордостью вспоминаю сейчас, как однажды мне посчастливилось оказаться в группе посетителей, которым показывал дом Бориса Пастернака его сын и биограф — Евгений Борисович. Он подвел нас к окну, вытянул руку, и мы увидели эти деревья, из которых доныне выжила только одна сосна.
Когда я думаю об этом, пытаюсь утешиться мыслью, что здешняя природа все равно остается нетронутой в его гениальной лирике, ведь там — все бессмертно, все навсегда.
«В траве, меж диких бальзаминов, / Ромашек и лесных купав, / Лежим мы, руки запрокинув / И к небу головы задрав. // Трава на просеке сосновой / Непроходима и густа. / Мы переглянемся — и снова / Меняем позы и места».
В редкой книжке «Пастернаковское Переделкино» литератор и звукоархивист Лев Шилов вспоминает об одном диковинном признании знаменитого соседа Пастернака по Переделкину. Аудиозапись того монолога сохранилась, и я, волнуясь, переписываю сюда его начало. «Если бы я не был так стар, — говорил весной 1964 года Корней Иванович Чуковский, — я нашел бы себе новую профессию. Я стал бы гидом по переделкинским местам, связанным с поэзией Пастернака. Я повел бы туристов вот к такой-то березе, которая увековечена им, к такому-то ручью, который был им воспет. Я показал бы поле, по которому он проходил ежедневно, я показал бы те дома, те пейзажи, те леса, которые в его стихах живут до сих пор, и будут жить вечно…»
Перечитаем его стихи, вот эти три. Вы знаете: минуты сопричастности, счастья, чуда.
Август
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
1953
Когда разгуляется
Большое озеро как блюдо.
За ним — скопленье облаков,
Нагроможденных белой грудой
Суровых горных ледников.
По мере смены освещенья
И лес меняет колорит.
То весь горит, то черной тенью
Насевшей копоти покрыт.
Когда в исходе дней дождливых
Меж туч проглянет синева,
Как небо празднично в прорывах,
Как торжества полна трава!
Стихает ветер, даль расчистив,
Разлито солнце по земле.
Просвечивает зелень листьев,
Как живопись в цветном стекле.
B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.
Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.
1956
Тишина
Пронизан солнцем лес насквозь.
Лучи стоят столбами пыли.
Отсюда, уверяют, лось
Выходит на дорог развилье.
В лесу молчанье, тишина,
Как будто жизнь в глухой лощине
Не солнцем заворожена,
А по совсем другой причине.
Действительно, невдалеке
Средь заросли стоит лосиха.
Пред ней деревья в столбняке.
Вот отчего в лесу так тихо.
Лосиха ест лесной подсед,
Хрустя обгладывает молодь.
Задевши за ее хребет,
Болтается на ветке желудь.
Иван-да-марья, зверобой,
Ромашка, иван-чай, татарник,
Опутанные ворожбой,
Глазеют, обступив кустарник.
Во всем лесу один ручей
В овраге, полном благозвучья,
Твердит то тише, то звончей
Про этот небывалый случай.
Звеня на всю лесную падь
И оглашая лесосеку,
Он что-то хочет рассказать
Почти словами человека.
1957
КРЮЧКОВ Павел, заместитель главного редактора журнала “Новый мир”
Когда я думаю об этом, пытаюсь утешиться мыслью, что здешняя природа все равно остается нетронутой в его гениальной лирике, ведь там — все бессмертно, все навсегда.
«В траве, меж диких бальзаминов, / Ромашек и лесных купав, / Лежим мы, руки запрокинув / И к небу головы задрав. // Трава на просеке сосновой / Непроходима и густа. / Мы переглянемся — и снова / Меняем позы и места».
В редкой книжке «Пастернаковское Переделкино» литератор и звукоархивист Лев Шилов вспоминает об одном диковинном признании знаменитого соседа Пастернака по Переделкину. Аудиозапись того монолога сохранилась, и я, волнуясь, переписываю сюда его начало. «Если бы я не был так стар, — говорил весной 1964 года Корней Иванович Чуковский, — я нашел бы себе новую профессию. Я стал бы гидом по переделкинским местам, связанным с поэзией Пастернака. Я повел бы туристов вот к такой-то березе, которая увековечена им, к такому-то ручью, который был им воспет. Я показал бы поле, по которому он проходил ежедневно, я показал бы те дома, те пейзажи, те леса, которые в его стихах живут до сих пор, и будут жить вечно…»
Перечитаем его стихи, вот эти три. Вы знаете: минуты сопричастности, счастья, чуда.
Август
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
1953
Когда разгуляется
Большое озеро как блюдо.
За ним — скопленье облаков,
Нагроможденных белой грудой
Суровых горных ледников.
По мере смены освещенья
И лес меняет колорит.
То весь горит, то черной тенью
Насевшей копоти покрыт.
Когда в исходе дней дождливых
Меж туч проглянет синева,
Как небо празднично в прорывах,
Как торжества полна трава!
Стихает ветер, даль расчистив,
Разлито солнце по земле.
Просвечивает зелень листьев,
Как живопись в цветном стекле.
B церковной росписи оконниц
Так в вечность смотрят изнутри
В мерцающих венцах бессонниц
Святые, схимники, цари.
Как будто внутренность собора —
Простор земли, и чрез окно
Далекий отголосок хора
Мне слышать иногда дано.
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
B слезах от счастья отстою.
1956
Тишина
Пронизан солнцем лес насквозь.
Лучи стоят столбами пыли.
Отсюда, уверяют, лось
Выходит на дорог развилье.
В лесу молчанье, тишина,
Как будто жизнь в глухой лощине
Не солнцем заворожена,
А по совсем другой причине.
Действительно, невдалеке
Средь заросли стоит лосиха.
Пред ней деревья в столбняке.
Вот отчего в лесу так тихо.
Лосиха ест лесной подсед,
Хрустя обгладывает молодь.
Задевши за ее хребет,
Болтается на ветке желудь.
Иван-да-марья, зверобой,
Ромашка, иван-чай, татарник,
Опутанные ворожбой,
Глазеют, обступив кустарник.
Во всем лесу один ручей
В овраге, полном благозвучья,
Твердит то тише, то звончей
Про этот небывалый случай.
Звеня на всю лесную падь
И оглашая лесосеку,
Он что-то хочет рассказать
Почти словами человека.
1957
КРЮЧКОВ Павел, заместитель главного редактора журнала “Новый мир”