Лучше бы Алексей Иванов выпустил этот роман под псевдонимом. Назвался бы тем самым Мавриным, которым был подписан роман "Псоглавцы", первый текст из обещанной серии книг о "дэнжерологах", охотниках за "мистическим артефактами", несущими опасность, и которым, следуя логике, надо было подписывать и "Комьюнити", где такой "дэнжеролог" тоже фигурирует. Или пусть как-нибудь еще подписался бы.
Точнее так: лучше было бы, чтобы он не писал его вообще, но уж если без этого совсем нельзя, то под псевдонимом.
Дело не в том, что этот роман плохо сделан в ремесленном смысле. В этом смысле он сделан совсем плохо, в отличие от "Псоглавцев", которые были вполне кондиционным примером массового книжного продукта, "Комьюнити" являет собою пример удивительного нарративного бессилия: концы этого мистического детектива не сходятся с концами, повествование буксует, а, закончившись, зачем-то еще длится десятки страниц.
И не в том, что пассажи, задуманные как интеллектуальные, отдают то ли отысканными в интернете рефератами ("Первая мировая война дискредитировала капитализм как общество разумного эгоизма. Гуманисты уповали на социализм, но его развенчала Вторая мировая война. Немецкие национал-социалисты сцепились с русскими строителями социализма так, что камня на камне не осталось не только от гуманизма, но и от веры: гуманизм не остановил и не мог остановить ни Гитлера, ни Сталина, а кочегары Освенцима и вертухаи Колымы лучше Канта доказали, что Бога нет"), то ли собственными умозаключениями пытливого старшеклассника ("Член, нарисованный на гараже,— это непристойно и похабно, однако не пошло. Пошло — это кошечка на иконке в ЖЖ. Непристойность и пошлость — разные вещи. Порно непристойное, а эротика пошлая. Вишневый вкус у презерватива и белый фартук горничной в ролевых играх — это пошло, хотя в самом вкусе вишни и в самой чистоте униформы нет никакой пошлости").
И не в том, что тысячу раз обсужденные трюизмы тут подаются как антиконсьюмеристские откровения: "Ты идешь на концерт, значит, заодно посещаешь ресторан и магазин. Ты идешь в бассейн, значит, заодно посещаешь массажный салон и автомойку. Ничего нельзя осуществить так, как хочешь. Хочешь нажраться — это надо делать с друзьями в кабаке, где стриптиз и боулинг, а не в парке на скамейке. Хочешь потрахаться — это надо делать в гостинице или в сауне. Это правила жизни в городе с большим сервисом. За тебя уже все решили".
Все это, конечно, неприятно получать от Иванова, который вроде бы не проходил по разряду Сергея Минаева (хотя "Духless", надо сказать, упоминается в этой книге с полным почтением). Но дело не в литературном разочаровании, а в жизненном. Теперь, когда Алексей Иванов лично подписался под этим текстом и всеми имеющимися там соображениями, на его знаменитое пермское противостояние с Маратом Гельманом невозможно смотреть по-прежнему.
Иванов, как известно, выступил против московско-гельмановской "оккупации" Перми. Гельман десантировался в Пермь, провозглашая, что несет туда жизнь, Иванов утверждал, что жизнь была там и раньше, а то, что поставляет Москва, не более чем эрзац. И казалось, что, протестуя против московско-гельмановского вмешательства в культурный быт родной Перми, Иванов не просто критикует раздражающие столичные подходцы, а отстаивает важную вещь — ценность настоящей, реальной неотполированной жизни, против игр и украшательства.
Идеология "Комьюнити", безусловно, подпитана тогдашней схваткой Алексея Иванова с представителями московской элиты.
Он, этот текст, если отбросить распадающийся недокиберпанковский сюжет с отсылкой к кинофильму "Матрица", как раз про тлетворность Москвы. Про Москву "жлобскую и скотскую", которая не выпускает из рук айфона, ходит в клуб HLEB и кафе ArteFaq, читает журнал "Афиша" и знается с Артемием Лебедевым и Антоном Носиком. Которая разговаривает так: "Гомзишь мне все своими описторхозами мажорными. Кругом же блудняк. Но лучше уж такой кобздец, чем никакая лабзда" (вот до такого неостроумного опустился Иванов, придумавший когда-то целый диалект для героев "Золота бунта"), а занимается любовью так: "Зая, встань к столу,— тихо попросила Мариша.— Я миньку хочу..."
Иванов пишет и про недавние московские митинги (тут надо отдать должное его оперативности): "Акты гражданского протеста на самом деле были только праздником непослушания, не более. Это обычная деятельность по стратегии из набора многих разных московских стратегий: флешмоб, перформанс, парад, гулянье... Радость участников не от свободы, а от причастности. Причастности к крутой корпорации. К такой, которая может позволить своим членам любой креатив".
На то, чтобы так впрямую списывать с телевизора, нужна даже определенная смелость. Или определенная ненависть. Или другое определенное чувство — вполне ожидаемое от такого провинциала, каким описывает Иванов своего главного героя. От такого, который носит клубный пиджак Ketroy цвета арабика, синюю водолазку Armani, темные джинсы Martin Custom и ботинки Tommy Hilfiger, душится дорогим парфюмом (так в тексте.— А. Н.) Abercrombie & Fitch и радуется, что зацепился ("Я через жопу вывернулся, в лепешку разбился, и я, бля, победил! Я здесь!"), но при этом точно знает, что туда, внутрь, к Носику с Лебедевым его не пустят.
Зависть вполне может быть движущей силой для героя книги — история литературы дает нам множество примеров этому. Хуже получается, когда она оказывается движущей силой для автора.
Коммерсантъ